К полувековому юбилею Магнитогорска Александр Лозневой и композитор Александр Флярковский создали песню «Родная Магнитка». Вот ее начальные строки:
Мы на войне, в окопах не бывали.Мы у горы Магнитной наступали.Кипела сталь,И ночи шли и дни…И каждый третий был снаряд из нашей стали.И каждый танк второй из нашей был брони…
…Быстро летят хлопотливые, романтические, героические годы. А. Н. Лозневому — семьдесят. Но верно поется в песне: «Не стареют душой ветераны». Пусть подносился организм, стало пошаливать сердце. Но Александр Никитович по-прежнему деятелен, по-прежнему в строю.
На его рабочем столе новый роман: «Берег левый, берег правый». Он вроде и готов и… все еще не готов. Каждая страница переделывается десятки раз, шлифуется каждая фраза.
Лозневой не только пишет, но и читает лекции. Из общества «Знание» частенько звонят ему, просят выступить в цехе, в школе, в молодежном общежитии. Выступает, рассказывает о литературе, о войне. Его с интересом слушают — писателю, фронтовику есть о чем поведать, особенно молодежи. За последние десять лет Александр Никитович выступал перед различными аудиториями около пятисот раз.
Так живет коммунист Лозневой. Строил, воевал, теперь упорно помогает партийным словом воспитывать подрастающее поколение. Никогда не горбится под грузом пережитого, не теряет офицерской выправки.
Здравствуй долгие годы, наш боевой товарищ, здравствуй и твори, сознавая при этом, что твой труд маленьким кирпичиком плотно укладывается в величественное здание, воздвигаемое нашим народом; слагай новые песни о нашем трудном, героическом времени, весели наши души, вливай в наши мускулы новые силы. Ведь впереди у нас ох как много дел!
Александр Лозневой
ПРОЩАЙ, ХУТОР!
Женщина в коротком плисовом саке, в новых ботах, плотно обжимавших ее полные икры, медленно сошла с крыльца и осмотрелась. Кажется, еще вчера белел снег, дули ветры, застилая небо непроглядными тучами, а сегодня солнце, тихо и совсем тепло. Проводив глазами аиста, пролетевшего над крышей, она подошла к яблоне, что росла у самой дорожки. Тугие, набухшие почки вот-вот распустятся, выбросят розоватые чашечки цветов, расправят бледно-зеленые листочки… Прислонилась к яблоне и глубоко вздохнула:
— Весна!
В который раз Софья Валькович встречает весну одна.
С тех пор, как не стало мужа, не раз расцветали яблони, прилетали аисты… И безвозвратно уходили прожитые годы. Они уходили, накладывались один на другой, как эти комья чернозема на некогда песчаную землю в саду. Только и радости, что с каждой весной все старше становилась дочь, да поднимался, хорошел сад, посаженный руками мужа.
Как долго не могла привыкнуть Софья к тому, что муж уже никогда не войдет в дом, не скажет ни слова. Убежит, бывало, дочка на соседний хутор, заиграется там, и так сумно, так горько станет одной — встала бы и ушла куда глаза глядят. Но куда? Она выходила в сад, припадала к стволу заветной яблони и заливалась слезами. Поплачет и, кажется, легче станет, будто с Григорием поговорила.
Вот и сейчас стоит она у той самой яблони, вспоминает. Это было весной в день свадьбы. Высокий, смуглый, в черном пиджаке, Григорий взял тогда лопату и сказал: «На твое счастье, Соня». И она, вся в белом, тоненькая, хрупкая, сама похожая на яблоньку, стояла рядом и смотрела на его сильные руки, улыбалась, радовалась наступающему счастью. Как давно это было…
— Тетя Софья! Тетя Софья! — донеслось до ее слуха.
Подняла голову и увидела Василька, сына Луки Адамчика с соседнего хутора. Василек стоял за плетнем и махал рукою, в которой синел конверт.
«От кого бы это?» — подумала Софья и даже испугалась. Уже много лет она никому не писала, не получала писем, забыла даже, что на свете есть почта. Как пришло тогда последнее от мужа, так больше и не было. Осторожно взяла конверт и, держа его на ладони, в недоумении смотрела на Василька.
— Та ничего такого! — громко заговорил Василек. — Просто в сельсовет вызывают… Бывайте, тетечка! — и пошел напрямик через поле к своему хутору.
«Как он вырос», — подумала Софья, глядя вслед. Василек вдруг обернулся, приложил ладони ко рту и закричал:
— Маринк-а-а но-чева-а-а-а ста-а-лась!
Она поняла: дочка осталась ночевать.
Василек старше Маринки на два года, но вышло так, что он, переросток, учится с ней вместе. За дочку Софья спокойна: не первый раз ночует у подруги. Далеко все-таки. Грязь. В хорошую погоду дочка всегда возвращалась домой. Мать еще издали замечала, как она шла рядом с Васильком, о чем-то разговаривала с ним. И каждый раз думалось: «А что, может, и сдружатся?»
До Грабовки пять километров. Софья встала рано, приготовила завтрак, сложила в узелок пирожки для дочери, совсем было собралась, да вспомнила — забыла поставить воду в печку. Чугун оказался пустым. Кинулась к колодцу и второпях утопила ведро. Рассердилась на себя и уже решила было не идти в сельсовет. Но тут же подумала: «А вдруг что важное?» Накинула на плечи платок и, выйдя из калитки, неожиданно встретилась с Лукой Адамчиком. Лука Лукич сразу потребовал бумажку, что пришла из сельсовета, перечитал ее, шевеля губами и хмурясь, сказал:
— Дождались. Так и знал — сгонят.
— Не дай бог, что вы, Лукич, — усомнилась Софья. — Может, насчет страховки? Трошки не доплатила…
Подняв косматые черные брови, он взглянул на нее, как на девчонку, ничего не смыслящую в жизни:
— С Бычкова всех согнали… А ты что, святая?
Всю дорогу думала Софья о хуторе. Из головы не выходили слова Лукича. Ой, как трудно свивать гнездо на новом месте! Григорий пятнадцать лет копейку к копейке откладывал. А сколько трудов!
В сельском Совете было шумно. Несколько человек, стоя у стола секретаря, о чем-то спорили, беспощадно курили. Софья поздоровалась и, узнав, что председатель у себя, подошла к двери. С минуту переминалась с ноги на ногу, не решаясь войти, хотя хорошо знала председателя, уроженца Синих хуторов. Все-таки неловко, может, там кто есть? Дверь неожиданно открылась и в ней показался сам председатель Иван Туркевич. Молодой, приземистый, в той же гимнастерке защитного цвета, в которой вернулся из армии.
— А-а, Ивановна! — весело произнес он. — Входите, давно жду.. Очень хорошо, что вы поторопились, а то чуть было в Князевку не уехал. Столько работы!
Софья опустилась на стул, положила на край стола узелок.
— Ну, наверное, догадываетесь, зачем вызвал?
— Думаю, скажете, — робко отозвалась она.
— Скажу. Конечно, скажу, — улыбнулся председатель. Он закурил и, придав голосу серьезность, продолжал: — Многих, как вы знаете, переселили. Хутора, как бельмо на глазу. Пришла очередь.
Софья потянула к себе узелок:
— И меня сгонять?
— То есть, как это — сгонять? — удивился председатель. — Никто вас сгонять не собирается. Будем планово переселять.
— Не в лоб, так по лбу, — сказала она и поднялась со стула.
— Да вы не волнуйтесь.
Но она как будто не слышала, стояла бледная, встревоженная. Большие карие глаза светились непонятным светом. Вдруг повернулась, заговорила, не то обвиняя, не то жалуясь:
— Ну, других сгоняете, так там — мужики! А я ж одна, как былинка в поле… Свет на мне клином сошелся, чи што?
Туркевич молчал.
Не ее первую приходилось переселять. Сколько потребовалось терпения, уговоров, сколько нервов… Люди, прожившие десятки лет на хуторах, цеплялись за них, как репьи за подол. Иные не могли расстаться с хозяйством, потому что знали, с каким трудом оно наживалось. У некоторых же и хозяйства — кот наплакал, так нет, тоже упорствовали. А почему — и сами не знали.
— Хутор мешает колхозу, — снова заговорил Туркевич.
— Я сама колхозница, — ответила Софья.
Но тот даже не взглянул на нее.
— К каждому хутору своя дорога, — продолжал он. — Сколько земли пустует. А потрав сколько… Да и жизнь какая — ни кино, ни радио, живете, как волки!
— Родители так жили, и мы проживем.
Туркевич промолчал. Это была первая встреча с хуторянкой Валькович, и он не стал ее слишком омрачать.
— Ладно, мы тут с Ферапонтом Кузьмичом посоветуемся. А вы тоже подумайте.
Грустная, расстроенная возвращалась Софья домой.
Подойдя к хутору, она увидела Маринку, сиротливо стоявшую на крыльце. И тут только вспомнила про пирожки. Да разве не забудешь!
— Где ж вы были, мама! На концерт опаздываю…
— Гуляла! Где ж я была!.. — сердито отозвалась мать. — С хутора гонят, а тебе — концерт! Хоть бы каплю о жизни подумала. Взрослая уже!..
Маринка знала, что их должны переселить. Она слышала об этом в Грабовке и совсем не удивилась, а обрадовалась. Наконец-то сбудется ее мечта. В Грабовке веселее. Там и клуб, и библиотека. А главное, близко в школу! Хоть последний год отоспится, не будет вставать в пять часов утра и спешить на уроки.
