Но справедливостию лучше наименовать.
Пусть же (я зависти чужд) прозирающим будущность лавром[360]
Кудри увьются твои: оный пристал им венец[361];
Пусть же (я зависти чужд) полетишь в колеснице блестящей,
И ликовствующий Рим ввысь твое имя взнесет[362].
Мздою великой зову триумф, что дан тебе Римом,
250 Но величайшим я чту мной предлагаемый дар:
Ставлю над римской тебя державой, доселе моею;
Море и ширь земель — вот мой подарок тебе».
Юноша был поражен и — вот редчайшая доблесть —
Честью оказанною был он в печаль погружен.
Но пока он в отказе упорствует — вот уж чредою
Пышною шествие к ним: тут и народ, и отцы;
Царь со своей головы — хоть противится тот — диадемой
Юноши темя венчав, скипетр влагает во длань.
Вот уж в трабею одет, вот со всякою царской приметой
260 Людям он предстает. Рим принимает его,
И, на коней белоснежных взойдя, при плеске сената,
К Капитолийскому он держит Юпитеру путь[363].
Стало известно — молва о том разливалась нескудно —
Любящей матери, что властвовать стал ее сын.
С этою вестью любовь и нежность ее взволновали;
От ликованья сего чуть не скончалась она.
Радость, однако ее излилась благочестная в плаче,
Коему скорбь и беда чаще бывают виной.
Почестям сына когда сполна воздала она славу,
270 В благопристойный предел радость свою заключив,
Словно как в тайный покой своего введенная сердца,
Молкнет в раздумьях она, что же ей делать теперь.
Дивно астролога ей предреченье, Судьбы начертанье
Дивно, и видит она: истина скрыта в звездах.
Вот уж в прошедшем она указаний на будущность ищет,
Веря, что дальше пойдет все предреченным путем.
Так как это дает ей уверенность в смерти супруга,
Уж неподдельный теперь страх ощущает жена.
Мыслит о славе она сыновней, о мужней кончине,
280 Радостию и тоской попеременно полна.
Если мужа иль все, что было ей в муже усладой,
Представляет она перед очами ума,
Грудь ее, коей утеху вливали событья счастливы,
Домом себе сотворить силятся скорбь и тоска.
Если сын ей на ум придет, любви материнской
В виде предстанет таком, что невозможен тут гнев;
Если ж супружеская любовь и брачные узы[364],
Жизнь беспорочная ей, неоскверненная честь —
Лучше б ей ввек не рожать; и сын и владычество сына
290 Ей не любезны, и нет более матери в ней.
Иль вдруг смирит суровость в себе, и матерью станет
Нежной, и мужа тогда одолевает в ней сын[365].
Радость и скорбь чередуя, она, плачевно-блаженна,
Мыслит о сладкой Судьбе и о несчастии злом.
Полна тревоги она и смятенья, в желанье двойчатом
Зыблется; ярую брань матерь с женою ведет[366].
Если бы Парок могла предварить на поприще вечном,
Мужу в замену — себя Судьбам хотела б отдать;
Неумолимой Судьбе, однако, и Лахесис грозной
300 Только предписанною шествовать можно стезей.
Муж занимает ее, снедаему тяжкой заботой:
Мысля о судьбах его, сна не вкушает она;
И при виде того, чья судьба ей зрелася близко,
Истой сабинской полна нежностью[367], стонет она,
Долго таимы, теперь свободной стезею, как войска
Тесно сомкнутый строй, слезы текут у нее[368].
Муж цепенеет, узрев ее плач, прорвавшийся бурно,
Чуя, что некая здесь скрыта в безмолвье беда.
Взять в объятья ее спешит он и вопрошает,
310 Нежно лобзая жену милую, в чем ее скорбь.
Но она ничего; он льнет и крепко сжимает,
Он настойчив и тверд, он умножает мольбы.
Чем она горше молчит, тем сильней его подозренье,
Ибо пред натиском сим все ж она медлит сказать.
Святостью брака и верностью он заклинает супружней[369]
Молвить, в чем ее скорбь и от причин каковых.
Коль для раздумья предмет, пусть в надежный слух он вольется,
Коль преступленье — принять любящий сможет супруг.
Так, побуждаемая законами брака признаться
320 В том, что было бы ей благоприятней скрывать,
Молвит: «Пеняю не зря на тебя, о матерь-Природа,
Свой к совершенству вовек не приводившая труд[370].
Женщиной я рождена — и от этого дар твой скудеет:
В сем отношенье твоя ласковость умалена.
Пол мой — тот, которому нрав простодушный враждебен,
Коему стыд незнаком, коему верность чужда.
Пол мой — тот, гнусна которому всякая честность,
Тот, что всякий грех провозглашает своим.
Если угодно богам, пусть исчезнет род беззаконный,
330 Пусть мужчина живет в мире своем для себя.
Пагубный ветер, бурун набухший и ярая битва
Столько, как злая жена, не учиняют убийств.
Есть у растений, у древ семена, которыми вечно
Жизнь они длят, без конца свой продолжаючи род.
Так вот, в подобие им, злодеяния всякого корень,
Семя и вещество зла в себе прячет жена.
Если воротится к нам простодушья старинного время,
Если находчивости сгинет лукавыя дух,
Женщина восстановить вредоносные сможет искусства
340 И, коль придется, коварств новые виды создать.
Кротким порою и лев бывает, отбросив свирепость[371],
Миролюбивы порой видятся тигр и медведь;
Женщина только одна стоит в злодеянии твердо,
Не изменяя ни в чем злобной природе своей.
Если б какая жена со своим рассталася полом,
Вран белоснежный тогда б меньшей диковиной был[372].
Но почему природный изъян или присущие нравы
В грузе злодейства сего я тороплюсь обвинить?
Всякую скверну, и зло, и жестокость, свершенную мною,
350 Гнусная, я приписать полу стремлюсь моему.
Довода чистого нет, чтоб вину мою приукрасить,
И не находит мой грех, чем бы прикрыться ему.
О супруг мой, в обман столь долго вводимый! ты верил
Той жене, что врагом, а не женою была.
Может, уступчивостью и вниманием ласковым сердце
Думал мое ты снискать, думал к себе преклонить.
С
