Прошла уже неделя с тех пор, как они покинули Колли, и Касси не терпелось испытать свой новый подход. Приняв невинный вид, она спросила мать:
— Как получилось, что ты и папа вдруг разлюбили друг друга?
Кэтрин чуть не поперхнулась последним глотком вишневого компота:
— Это еще что за вопрос?
Касси пожала плечами:
— Наверное, мне давно уже следовало тебя об этом спросить.
— После того спектакля, что ты устроила в отцовском амбаре, ты что-то стала слишком смелой! Если не сказать бесцеремонной!
— Ты думаешь? Я стараюсь...
— И не думай подлизываться ко мне, малышка!
— Тогда и ты не уклоняйся от ответа, мама. Вопрос простой, такой, который, как мне думается, я имею право задать.
— Он слишком... личный.
Кэтрин по-прежнему уходила от ответа. Касси это было хорошо знакомо. Но на этот раз она не собиралась сдаваться.
— Я ведь не какой-нибудь сосед с длинным носом. Я твоя дочь. Он мой отец. Вы мне уже давно должны были все рассказать, мама. Почему ты его разлюбила?
Кэтрин уставилась за окно на проплывавший мимо скучный и ничем не примечательный зимний пейзаж. Касси по опыту знала, что теперь из матери слова не вытянешь. Это был ее любимый способ уходить от ответа. Если она не могла отвязаться от кого-либо, кто ее донимал, она попросту переставала обращать на него внимание. Поэтому Касси удивилась, когда несколько времени спустя мать все же ответила:
— Я никогда не переставала его любить.
Касси ошеломленно уставилась на мать: такого ответа она совершенно не ожидала. Она даже не нашлась что сказать. Кэтрин продолжала неотрывно смотреть в окно, но, видимо, прекрасно представляла себе, какое впечатление ее слова произвели на дочь.
— Я знаю, что внешне это, вероятно, выглядело совсем не так, — задумчиво произнесла она.
— Никаких «вероятно», мама. Все, кто вас знает, всегда были уверены, что вы друг друга просто ненавидите. Я просто не понимаю.
— Знаю, что ты не понимаешь. Сказать по правде, я и сама не очень понимаю, — вздохнула Кэтрин. — Злость — очень сильная штука. И страх тоже. Оба эти чувства могут заставить делать такое, до чего в здравом уме и не додумаешься! А мной тогда — да и потом — управляли только эти два чувства.
Этого Касси тоже не могла понять.
— Страх? Ты и страх — у меня это в голове не укладывается! Ведь это ты тогда остановила грабителей в Шайенне! Одна против четверых, под пулями! И сама уложила двоих, включая главаря, у которого и были только что украденные из банка деньги! Да ты же самая бесстрашная женщина, и не надо мне рассказывать сказки!
Кэтрин наконец оторвала взгляд от окна и с легкой улыбкой сказала:
— В этом банке я держала кучу денег. И не собиралась стоять в стороне и спокойно глядеть, как эти денежки уплывают. Но я никогда не говорила, что боюсь смерти...
— Тогда чего же ты боялась?
— Послушай, Касси...
Касси был знаком этот тон, поэтому она быстро сказала:
— Теперь тебе уже поздно останавливаться. Я же с ума сойду, если не узнаю все до конца.
Кэтрин бросила на нее взгляд, полный отчаяния:
— Это упрямство ты унаследовала от своего отца!
— Я его унаследовала от тебя.
Кэтрин снова вздохнула:
— Ну, хорошо. Но сперва я должна рассказать, как мне хотелось иметь детей. После того как мы с твоим отцом поженились, я каждый месяц плакала, когда узнавала, что все еще не беременна. Когда же это наконец случилось, я была счастливейшей из женщин. Мне кажется, я все эти девять месяцев не переставала улыбаться.
Касси в это тоже трудно было поверить, поскольку мама улыбалась довольно редко.
— Какое это имеет отношение к страху?
— Это пришло позже. Понимаешь, я понятия не имела, что такое родить. Моя мать, твоя бабка, умерла, когда я была еще маленькой, так что от нее я узнать ничего не могла. Мы с твоим отцом только-только переехали в Вайоминг, и у меня там не было подруг, которые могли бы помочь. А мне никогда не приходилось наблюдать роды. Я была в таком неведении, что, когда стали отходить воды, я решила, что теряю тебя. А потом начались схватки — такая боль... По тебе этого не скажешь, но врач потом говорил, что ты была самым крупным ребенком из всех, которых ему довелось принимать. Все это продолжалось около двух суток. За это время я несколько раз думала, что умираю. Мне на самом деле хотелось умереть. Даже доктор потерял надежду, настолько я ослабела. Но так или иначе, ты родилась. Я не помню самого момента. Я тогда с ума сходила от боли. Позже начались другие сложности. Я вся была в разрывах, кровотечение не прекращалось... слушай, что это с тобой? — Касси стала белой как полотно. — Это ведь не твоя вина. Если хочешь знать правду, то скажу, что, если бы не ты, я вообще не стала бы бороться, чтобы снова встать на ноги.
— Но, мама...
— Никаких «но», — решительно перебила ее Кэтрин. — Теперь ты понимаешь, почему я не хотела тебе рассказывать? Но ты здесь ни при чем, можешь мне поверить, тебя я в этом не винила. Во всем я винила папу. Я понимала, что это неправильно, что и он ни в чем не виноват, это всегда так происходит... Но мои мозги, видимо, работали тогда не совсем правильно...
Кэтрин неожиданно рассмеялась, хотя смех прозвучал довольно горько:
— Я и сейчас еще думаю, что наша жизнь могла бы сложиться совсем иначе, знай я тогда все, что узнала только потом, уже после того, как ты родилась. Господи, как быстро можно избавиться от неведения, даже против воли...
Это просто удивительно: стоит другой женщине, даже незнакомой, увидеть тебя с ребенком, как она тут же начинает рассказывать все о том, как сама рожала. Все, о чем я должна была знать заранее, все, что помогло бы мне как следует подготовиться к родам, все это я узнала только потом. О том, что первый ребенок всегда самый трудный, о том, что боль быстро забывается, что женщинам с узкими бедрами, вроде моих, приходится труднее всего, и такое прочее, и вообще, что результат стоит всех пережитых испытаний.
Всем сердцем я согласна с последним. Ни минутки я не жалела о том, что у меня есть ты, Касси. Но после тех испытаний, что выпали на мою долю, я не собиралась больше иметь детей, если это было в моих силах, — а это было в моих силах. Я предупредила твоего отца, что застрелю его, если он только попробует снова забраться ко мне в постель.
Касси широко открыла глаза:
— Полагаю, он не очень благосклонно это воспринял?
— Еще бы, конечно нет.
— И в этом все дело?
— Из-за этого и началось. Я не просила никаких отсрочек, я просто раз и навсегда отказала ему. Сначала он был очень терпелив, полагал, что я передумаю. Может, так бы оно и случилось. Ведь, действительно, воспоминание о боли уходит. Но прошло восемь месяцев, и его терпение лопнуло.
