Мне здесь было неуютно. Я чувствовал, что могу как-то неправильно пошевелиться и что-нибудь тут сломать. Хотелось отсюда побыстрей убежать. Наверное, потому, что это помещение выглядело слишком нормально, так, как и должны выглядеть любые помещения, в которых живут люди.
Старик был очень старым, я думал, таких, наверное, уже нет. Сморщенный, но с виду вполне активный. В простом комбинезоне.
— Ты откуда? — спросил он.
После того, что случилось с Алисой, мне совсем не хотелось рассказывать первому встречному, откуда я. Поэтому я соврал. Соврал. Это, конечно, грех, но я ведь сделал это не во зло, а для блага. А вдруг этим подземникам тоже от меня что-то нужно?
— Из Рыбинска, — сказал я. — Там рыбу ловят.
— Из Рыбинска?
Старик расстелил на столе карту, принялся смотреть, приговаривая:
— Рыбинск, Рыбинск, Рыбинск…
Я сейчас думал, что он спросит меня, где этот самый Рыбинск находится, но старик не спросил. Сказал:
— Ого! И ты сюда из Рыбинска дошел?!
Видимо, Рыбинск находился действительно далеко.
— Да. Не один только, нас шестеро вышло, а сюда я уже один.
— Остальные? — Старик сощурился.
— Все погибли, — сказал я.
Ной, надеюсь, не погиб, но…
— И зачем вы из Рыбинска к нам добирались? — продолжал расспрашивать Старик.
А что, оно понятно. Ему интересно. Они тут сидят в своих подземельях и думают, что вне Кольца никакой другой жизни нет, чудовища одни да ветер в дебрях свищет. А там мы, оказывается. Рыбу едим, ежами закусываем.
— За невестами. У нас невест совсем нет, очень мало то есть. На каждую надо зачисляться с детства. А тем, кому не повезло, так и живут.
Старик рассмеялся. По-доброму, так Гомер иногда смеялся.
— А мне и другим ребятам возраст уже пододвинулся, вот и пошли.
— И как же вы хотели невест получить?
— Выменять, как еще?
— Выменять? На что же?
— На порох.
— И как?
— Никак, — грустно ответил я. — Не получилось ничего. Я хотел Алисе предложить, она мне нравилась… Но она это, сами знаете… Не получилось.
Старик кивнул.
— Такое случается, — сказал он. — Натиск с запада все увеличивается. Алиса… Я знал ее маленькой.
Он замолчал и почесал нос.
— Некоторые считают, что это эвакуация. Навки собирают детей, спасают…
— А на самом деле?
— Легенда, не более того. Никого они не спасают. Губят только. Они зло. Это болезнь, вирус, наверное, мы как раз пытаемся выяснить. Что-то с материнским инстинктом. Он гипертрофируется и уродуется, плюс видимые изменения…
Старик сказал еще несколько слов, которых я совсем не понял, неприятных по звучанию. И по голове постучал.
— Вот такие у нас дела, — сказал он. — Сам понимаешь, невесту мы тебе выдать не можем, невесты нам самим сильно нужны. Почему-то рождается гораздо больше мальчиков, чем девочек.
— Это понятно, — сказал я. — Близится Последняя Битва. Конечно, мальчики рождаются.
— Да, действительно. Ты знаешь, что это?
Он указал на карту, висящую на стене, и тут же сам ответил:
— Это Москва. Последний город. Во всяком случае, о других мы ничего не знаем.
Москва была похожа на паука, есть такие, с кружочками на спине. Небольшая часть карты, та, что справа, была зеленой, остальная красной. Кроме этого были нарисованы кольца, одно, зеленое, поменьше, другое, черное, побольше. Черное было как раз в форме птичьей лапки.
— Что в центре, мы не знаем, здесь… — Старик кивнул на зеленку, — здесь относительно безопасно. Днем, разумеется. Сохранились общины, сохранились запасы. Одним словом, можно жить.
— Жить? — усмехнулся я.
— Понимаю. Ты не привык жить, ты привык бороться. В этом мы с тобой согласны, бороться надо. Но с умом. Простым истреблением тут не обойтись, популяции восстанавливаются, мы измеряли. Нужно действовать по-другому. И мы надеемся…
— У меня вот вопрос как раз, — перебил я. — Узнать хочу…
— Почему все это случилось? — усмехнулся Старик.
Я кивнул.
— Есть лишь обрывки воспоминаний, дневников и легенды, — сказал Старик. — Мы даже не знаем, сколько прошло времени. Но не думаю, что больше ста лет. Хотя, может, и меньше. Мне семьдесят три, и при мне все было так. И даже хуже.
— Хуже? — усмехнулся я.
— Гораздо. Когда прошла Волна, в город хлынули беженцы, порядок рухнул, настоящая война началась. Всех против всех. Военные, преступные группировки, эскадроны смерти, эпидемии, землетрясения… Котел. А потом китайское бешенство. Настоящий ад. Но все равно людей много оставалось, миллионы. А потом случилось нечто…
Старик замолчал.
И я молчал. А он думал, рассказывать или нет.
— Потом случилось нечто… — повторил он. — И стало так, как есть. Я все детство провел под землей. Мы научились прятаться, добывать еду и воду, даже бороться кое-как научились, например, с пугалами.
Я непонимающе поглядел на него.
— С рубцами, — пояснил Старик. — Со жнецами, их все называют по-разному. На самом деле это механизмы.
— Роботы?
— Да, роботы. Чрезвычайно сложные, крепкие и износостойкие, но механизмы. Впрочем, не о жнецах речь. Мы исследуем этот мир. Медленно в основном потому, что мало людей. Мы не можем сказать, что случилось. Зато можем с точностью утверждать, что не случилось. Ядерной войны не было. У нас есть небольшая лаборатория, периодически мы берем пробы. Воздуха, воды, атмосферы. Все чисто. Радиационного загрязнения нет. Возможно, сейчас даже гораздо чище, чем раньше.
— Может, само очистилось? — предположил я. — Ветром сдуло там…
— Само очиститься не могло. Во всяком случае, не так быстро. И потом, для того, чтобы возникло все это богатство — големы, мертвецы, все эти хмари и пади, для этого никакой радиации не хватит. Мутагенез…
Заметив мое непонимающее лицо, Старик тут же объяснил:
— Изменения. Мутагенез разворачивается столетиями — нужно постоянное воздействие радиационных факторов, причем, достаточно мягкое, чтобы не убило, а трансформировало. Кроме того…
Старик говорил наверняка правильно. Только вот я его плохо понимал. Наверное, потому, что он разговаривал, как раньше. На старом языке. Кажется, вот что он говорит — что все эти поганцы появляются не сами по себе, просто так самозаводом, а кто-то им помогает. Так я, во всяком случае, понял.
— И потом радиация влияет только на живые существа, на остальное не может. То есть объяснить существование, например, падей радиацией нельзя. Это что-то другое, мы не можем понять. Загадки. Тайны. А разгадки, там, на западе. За границей Третьего Кольца. Но туда не пройти.
— Почему?
— Много причин. Большинство туннелей завалено. Землетрясения нередки, оползни. Город, который наверху, рушится, а это влияет и на подземный мир. Потом реки. В свое время их закатывали в бетон, чтобы строить здания, теперь реки отыгрались, растекаются по поверхности. А другие, наоборот, прорвались под землю. Верхнее Метро — во многом непроходимо. По слухам, на западе есть несколько сохранившихся туннелей, но ксеноактивность… Извини, пожалуйста. Мертвяков там много. Водолеев, гарпий, да кто его знает, что еще. Нам туда дороги нет.
— А что такое Нижнее Метро? — спросил я.
— Точно мы тоже не знаем. Есть разные версии, но все сходятся к тому, что это энергетический объект. Во всяком случае, вся энергия, которой мы пользуемся, исходит от него.
Я вспомнил. Холодное свечение, труба, уходящая в зеленоватую мглу. Тяжесть.
— Оно мир стягивает, — вспомнил я. — От развала…
Старик только улыбнулся.
— Нет, тут другое, — сказал он. — Правда, мы не знаем… Мы уверены только в том, что Нижнее Метро — это энергетическая установка. Во всяком случае, в этом одно из его предназначений. Причем мощность его велика…
Старик улыбнулся, и я с испугом заметил, что зубы у него железные. Все до одного.
Железнозубый.
— Зубы болят, галлюцинации, все электронные приборы выходят из строя. Ну, и железо, разумеется, с железом туда лучше не соваться. Одним словом, оно тоже непроходимо. Непроходимо, непонятно, опасно. Вероятно, Нижнее Метро использовалось как некий научный объект — те несколько километров, которые нами изучены, изобилуют складами, мастерскими и лабораториями, тут можно было жить и работать, не выходя на поверхность.
— Все время под землей?
Старик кивнул.
— Правда, мы не знаем — когда оно было построено — до того, как все началось, или все-таки после. И для чего предназначалось. Единственное, что известно точно, — это только то, как оно выглядит.
Старик расстегнул воротник и достал что-то на толстой цепочке. Кинул мне.
Я узнал сразу.
Пацифик, так его называла Алиса… то есть эта. Птичья лапа, вписанная в круг.
Птичья лапа Старика была сделана из тусклого, но очень приятного на ощупь желтого материала. Кажется, золото.
