После того как Луций выполнил свою миссию посла, он занял место напротив Ландфогта. Руками он оперся на головку эфеса. Впрочем, его наверняка просветили в приемной начальника протокола на предмет оружия при нем, да и наблюдали за ним сейчас. Красавицы со стены дарили улыбки. Экран теперь бесшумно светился сразу несколькими квадратами — видны были массы, которые все еще дефилировали перед катафалком, и лагеря, куда сгоняли подозрительных.
Ландфогт с благоволением взирал на Луция.
— Заверьте Князя в моей признательности за его участие, командор. Нам известны его чувства… — В этом месте он сделал паузу, глазки его оживились, и он добавил: —…и мы разделяем их.
Он любил неясные, поддразнивающие формулировки, допускавшие любое толкование. В данном случае он хотел дать понять, что оценил тактический характер визита, и, возможно, даже больше того — что смерть мессира Гранде ему уж не совсем так некстати. Покушение давало ему хороший повод для разворота своей власти, и, кроме того, он любил замены в верхушке своего аппарата. Несчастные случаи, как этот, избавляли его от необходимости проводить чистки. Не повредит, если во Дворце узнают, что случившееся не только не выбило его из колеи, но и укрепило его власть. Он кивнул печально:
— Тяжелая утрата для нас, да и вообще для всех. Будет трудно усмирить народ в его справедливом возмущении.
Он взял новую сигару и пододвинул ящичек Луцию.
— Некурящий? Жаль. Я включу для вас аэроионизатор. Что вы скажете по поводу моего бункера, командор?
— Такое впечатление, что здесь идеально сочетаются комфорт и безопасность.
Ландфогт кивнул. Его благоволение возросло. За портьерой кукушка прокуковала полный час.
— Правда, несколько тесновато — будуар на броненосце. Mais je ne boude la-dedans.[57]
Он громко засмеялся, покровительственно и с удовольствием похлопывая по «Приключениям аббата Фанфрелюша». Потом спросил:
— Проконсул уже в городе?
— Нет, он все еще в своих садах.
Луций заметил, что по лицу Ландфогта пробежала тень. Тот, похоже ожидал, что Князь срочно направился во Дворец. В его отсутствии явно проглядывало величие этого человека. Кто знал, было это его слабостью или силой? Во всяком случае, в этом усматривалось, что он не придал значения происшедшему.
Ландфогт отключил аэроионизатор в знак того, что аудиенция окончена. Улыбки красивых женщин на стене застыли в неподвижности и стали похожи на маски. Луций поднялся и поклонился. Ландфогт величественно кивнул ему. Вошла Соня и вывела его из бункера.
* * *
Возвратившись к начальнику протокола, Луций осведомился, есть ли уже в ведомстве преемник мессира Гранде. Этому любителю молоденьких мальчиков с характерными вежливыми ужимками, каких Ландфогт предпочитал иметь у себя на дипломатической службе, ничего об этом известно не было.
— Я хотел бы использовать свой визит для выяснения еще одного обстоятельства, находящегося в ведении полиции.
— Va bene,[58] если оно не носит принципиального характера. В противном случае вам придется обращаться еще раз, после назначения.
Луций колебался.
— Речь идет о деле, связанном с парсами.
— В таком случае никаких затруднений не предвидится. Я попрошу проводить вас к доктору Беккеру, руководителю отдела, а тем временем доложу ему о вас.
Его опять повели по новому лабиринту ходов, до кабинета, на двери которого висела табличка:
Д-р Томас Беккер, отдел «Другие народы»
Помещение было узким, большой письменный стол, заваленный кипами журналов, оставлял свободным только место для прохода. Стены были заняты встроенными полками. В углу стоял старомодный граммофон.
На полках в музейном порядке были разложены различные приспособления и оружие. Предметы из дерева, камня, бронзы, костей, слоновой кости были разбросаны повсюду, словно детские игрушки, — на книгах и бумагах. Это вносило сильную струю в общую атмосферу кабинета. Складывалось впечатление, что это тихий рабочий кабинет ученого-этнолога, занятого своим любимым делом.
Однако вид этих странных фетишизированных предметов был пугающим, и не только из-за того, что игрушки носили магический характер. Чувствовалось также, что в них нашел свое отражение острый, незаурядный ум. Кабинет походил на хранилище черепов. По-видимому, коллекционирование голов входило в узкую специализацию доктора Беккера. Ведь препарируют же их в одних регионах в качестве военных трофеев, а в других — с целью культового идолопоклонства предкам. В этом кабинете мумифицированные и отбеленные черепа были искусно украшены драгоценными камнями и разрисованы цветными линиями. У некоторых из них глазницы были заполнены ракушками или перламутровыми кружками. В углу висела связка голов в натуральную величину — из бассейна Амазонки; все они были сплетены в одну связку за волосы, как головки высушенного лука.
Луция пробирала дрожь в этом кабинете охотника за черепами. Он чувствовал, что находится в таком месте, где наука совершенно откровенно становится опасной — делается средством в руках полиции. Строгие прямые линии Координатного ведомства приняли здесь форму крюка и петли. Девиз «Знание — сила» старого Фрэнсиса Бэкона упрощался здесь до лозунга «Знание — убийство».
И сам покой в этом помещении был только кажущимся. Доктор Беккер, казалось, был погружен в своего рода подведение итогов; кипы перфорированных карточек, на которые он ставил красными чернилами маленькие значки, грудами росли на его рабочем месте. Он поднял голову, как человек, у которого совсем нет времени, и указал на второй стул рядом с собой.
Луций сел и посмотрел на ученого, одетого в неброский серый мундир, похожий скорее на домашнюю куртку. Узкий высокий лоб с лысым черепом и венчиком рыжих волос и голубые глаза, остро сходящиеся на собеседнике, были ему знакомы. Это обстоятельство оказалось весьма кстати, больше даже, чем от него можно было ожидать.
— Недавно я имел удовольствие слышать вашу беседу с профессором Орелли об одном диковинном острове, о котором он вам рассказывал.
Доктор тщательно придавил свои карточки резной костью и кивнул:
— Да, я припоминаю. Вы завтракали на «Голубом авизо» за нашим столом. Такая поездка — одно удовольствие.
В воздухе так и носится дух Гесперид. Он еще добавил, словно хотел подчеркнуть разницу между ними:
— Орелли — старый друг студенческих лет, товарищ по Нео-Боруссии.
Он указал при этом на ленточку, выглядывавшую из-под расстегнутого мундира. Потом продолжил:
— Мы ценим его научные сообщения, всегда вызывающие интерес, хотя они и нуждаются в научном контроле.
Это был пинок в сторону Академии.
— В последнее время они не лишены некоторого чудачества. Эта его Лакертоза похожа на такие явления, как Атлантида или Хаитхабу, выдуманные праздными головами, и лишь прибавляет балласта в работе. И это еще не самая худшая оценка подобного труда, если не ставить вопроса cui bono.[59] На этом имя не сделаешь.
Он поиграл бивнем моржа, на котором были вырезаны фигурки, и пробормотал:
— Я, между нами говоря, очень сомневаюсь, существовало ли в универсуме когда-либо это захолустное гнездо? По эту сторону Гесперид, во всяком случае, наверняка нет.
Это был выпад против Бургляндии. Беседа не клеилась. Наступило молчание. Тогда Луций сказал, делая отвлекающий маневр:
— А вот на этого даже страшно смотреть.
Он указал на череп, в верхней части которого была пробита огромная дыра.
— На этого?
Доктор посмотрел на красную цифру, проставленную на белой кости.
— Он взят с кладбища парсов на краю Пагоса. Типичное явление — так бьет клювом гриф, когда добирается до мозга.
Это обстоятельство сделало его разговорчивым, оно касалось его компетенции.
— Вам надо посмотреть мой фильм об этом. Сначала прилетают некрупные вороны, они выклевывают глаза. Потом начинают парить бородачи и стервятники, производят первичную обработку. Они уступают место орлу-могильнику, царю любителей мертвечины, тот лакомится благородными внутренностями. И напоследок заявляется целая свора урубу, гарпий и других мелких хищных птиц, которые завершают пиршество. Так труп бывает в мгновение ока растерзан. Довольно забавное зрелище, стоит посмотреть.
Он поставил череп назад, к другим.
— Говорят, что с этим связана особая мантика.[60] Жрецы наблюдают из башенки за трапезой и делают заключение о моральных устоях умершего в зависимости от того, с какого глаза будет начата трапеза — с правого или левого.
Он вздохнул.
— Злой народ. Старые ошметки Ближнего Востока, тронутые вонью падали. Трусливый, коварный и очень хитрый. Однако чем могу служить, командор?
