всего основание небольшого числа женских колледжей – привело к появлению новой группы потенциальных работников, готовых заниматься благотворительной деятельностью. Значительная часть женщин, получивших образование в колледже, оставались незамужними. Те из них, кто не занялись преподаванием, стали искать другие способы изменить мир к лучшему. Как пишет Саидия Хартман, «благоустройство трущоб стало лекарством от безделья для привилегированных слоев населения, дало выпускницам колледжей возможность применить свои знания на практике и реализовать свои амбиции, выйдя за рамки брачного сюжета и отцовского дома». Участницы женского клубного движения вели общественную работу, замаскированную под собрания клуба по интересам. В частности, клубы чернокожих женщин развернули активную деятельность в своих районах, добиваясь повышения качества государственных услуг. Однако широко распространенные в ту эпоху идеи социал-дарвинизма также влияли на отношение к благотворительности: все еще тесно связанная с трудовой этикой, она должна была помогать наиболее способным представителям малоимущих классов «вытянуть себя за волосы из болота» и добиться успеха. В результате благотворительность принимала формы, требовавшие гораздо больших затрат труда, чем простое распределение денег между нуждающимися. Женщины исполняли роль «дружелюбных посетительниц»: наведывались в дома получателей благотворительной помощи, занимались их воспитанием и следили, чтобы они не тратили деньги попусту и не вели аморальный образ жизни[334].
Но даже в этот период существовала альтернативная модель благотворительности, которая внесла большой вклад в разрушение социальных барьеров, созданных капитализмом. Движение благотворительных общественных центров призывало обеспеченных людей жить и работать вместе с бедняками, завязывать с ними дружеские отношения и преодолевать классовые границы. Такой опыт давал богачам возможность понять, что бедность – это не индивидуальный порок, а следствие неравенства, с которым можно бороться общими усилиями. Так начался процесс политического признания женской работы по уходу – как следствие, многие участницы движения благотворительных общественных центров занялись политической агитацией. Джейн Аддамс, жившая в Чикаго и основавшая там Халл-хаус[335], стремилась не только обеспечить женщин полезной работой, но и способствовать их развитию: в этом центре были организованы курсы иностранных языков, искусства и ремесла, а также проводились развлекательные мероприятия. Благодаря этому женщины из беднейших слоев населения получали возможность вырваться из трущоб. Работницы таких центров (хотя там трудились и мужчины) называли себя «социальными домохозяйками»[336].
Для бедных женщин проживание в благотворительных общественных центрах было альтернативой работе на фабрике. Там они могли получить навыки, позволявшие зарабатывать себе на жизнь, – например, научиться особым ремеслам и искусствам у работников-иммигрантов. Однако большинству обитательниц благотворительных общественных центров ремёсла не могли принести стабильного дохода, что лишний раз убеждало их в необходимости усердно трудиться. Активистки вроде Эллен Гейтс Старр, видевшей в ремесле ту форму труда, которой можно заниматься исключительно из любви к самому процессу, поняли, что бедным женщинам недостаточно просто мастерить поделки, которые будут украшать дома богачей. Старр начала агитировать за изменения в промышленной системе и даже была арестована полицией, когда протестовала вместе с бастовавшими официантками. Как пишет историк Эйлин Борис, своими действиями Старр ставила под угрозу финансирование Халл-хауса, существовавшего на деньги богатых спонсоров[337].
Старр была не единственной нарушительницей спокойствия, вышедшей из движения благотворительных общественных центров. Флоренс Келли организовала на базе Халл-хауса движение за сокращение рабочего дня и запрет детского труда. Впоследствии она возглавила Национальную лигу потребителей (NCL), которая использовала покупательную способность женщин, чтобы повлиять на условия труда работниц – тех, кто производил (на фабриках) и продавал (в розничных магазинах) те самые вещи, которые эти женщины покупали. NCL приобрела такое влияние, что даже представила Верховному суду доказательства вредности чрезмерной нагрузки для здоровья женщин. Участницы движения благотворительных общественных центров наряду с социалистками и профсоюзными активистками также входили в Женскую профсоюзную лигу (WTUL). В то время как женщины из высшего и среднего класса обеспечивали финансовую поддержку движения и использовали свои имя и статус для борьбы за трудовые права, представительницы рабочего класса вели организационную работу на предприятиях и устраивали забастовки[338].
Деятельность «социальных домохозяек» расширила пределы допустимого для женщин из привилегированных классов. Аддамс и другие активистки умело использовали образ жены и матери, добиваясь для женщин возможности заниматься настоящей работой в сфере политики, образования и ухода. Но, как пишет историк Элис Кесслер-Харрис, «вопрос о том, может ли женщина получать деньги за свой труд, не теряя при этом своего статуса, оставался открытым». По этой причине некоторые женщины стали добиваться профессионализации благотворительной работы, а также бороться за изменения в сфере образования и науки. В эру прогрессивизма они получили доступ к новым сферам деятельности: начали работать фабричными инспекторами, приходящими медсестрами и так далее. Иначе говоря, женщины стали выполнять работу, выходившую за пределы роли «дружелюбных посетительниц». Эти профессии требовали специальной подготовки – следовательно, женщины получили более широкий доступ к высшему образованию, в том числе в области медицины и юриспруденции. Как пишет Кесслер-Харрис, женщины, чье стремление к образованию было продиктовано «благими помыслами, а не амбициями», могли поступить даже в бизнес-школы[339].
Подобно тому как приход женщин в новые профессии оправдывался апелляциями к нравственным добродетелям, благотворительность в «позолоченный век»[340] служила оправданием для капиталистов, сосредоточивших в своих руках несметные богатства. Эндрю Карнеги и другие крупные промышленники создавали благотворительные фонды, давая им свои имена. Руководители корпораций выступали за «социально-ориентированный капитализм» (вспомним универмаги начала XX века, о которых шла речь в предыдущей главе), стремясь облегчить жизнь своим работникам и перенаправить их энергию с классовой борьбы на погоню за личным благосостоянием.
По мере консолидации и развития корпораций реформаторы стали все чаще говорить о неэффективности благотворительных учреждений и добиваться их реорганизации, чтобы обеспечить максимально эффективное использование пожертвований. Под «максимальной эффективностью» они понимали предоставление помощи только тем, кто, по их мнению, ее заслуживал. Возникло движение «научной благотворительности», в рамках которого собирались большие массивы данных о бедных слоях общества. Кроме того, «научные благотворители» стремились обучить бедняков гигиене – словно проблема была в том, что они не знали о необходимости принимать ванну, а не в том, что их жилища просто не были для этого приспособлены. В США подобные образовательные инициативы были направлены на «американизацию» недавно прибывших в страну иммигрантов. Предполагалось, что людям, соответствующим стереотипному образу трудолюбивого белого рабочего, будет легче выбраться из нищеты[341].
Именно в этот период возникли благотворительные фонды современного типа – организации, освобожденные от налогов и дающие богачам возможность жертвовать деньги на благие дела. Шиллер считает поворотным моментом 1936 год, когда в США был принят закон, позволявший корпорациям и частным лицам получать
