мои деньги. Все будет так, как я скажу». Затем, как гласит история, один из младших сотрудников осторожно возразил ему: «Извините, мистер Сорос, но примерно половина денег в этом фонде принадлежит не вам, а государству. Если бы вы не пожертвовали деньги фонду, то они достались бы Министерству финансов США». Вне зависимости от того, правдива эта история или нет, она демонстрирует один важный момент. Налоговое законодательство дает богачам возможность распоряжаться деньгами, от которых зависит благополучие общества. Даже если они жертвуют деньги на благотворительность, то все равно имеют возможность решать, на какие именно проекты будут потрачены средства. Чтобы избежать этой ловушки, некоторые низовые активистские группы начали проводить краудфандинговые кампании, получая деньги напрямую от тех сообществ, которым они помогают. Активисты подчеркивают, что должны нести ответственность именно перед этими сообществами, а не перед богачами, дающими деньги на благотворительность[364].
В силу укоренившегося структурного неравенства спонсорами благотворительных организаций обычно выступают богатые белые мужчины. Поэтому организации, в которых работают небелые сотрудники и которые помогают небелому населению, сталкиваются с трудностями при поиске финансирования. Как я уже отмечала, финансирование обычно получают НПО, имеющие ограниченное влияние и сосредоточенные на решении частных вопросов, а не организации, ведущие политическую и общественную деятельность. Из-за низкого уровня зарплат в некоммерческий сектор чаще приходят люди, не нуждающиеся в деньгах, то есть представители привилегированных групп. Такое положение дел подпитывает старую идею, что бедных нужно воспитывать и учить их имитировать образ жизни обеспеченных белых людей. Чернокожие женщины, придерживающиеся иных точек зрения на то, как улучшить жизнь бедняков (например, решив проблему структурного расизма или неравного распределения богатства), воспринимаются как нарушительницы спокойствия. И когда финансирование сокращается (а оно неизбежно сокращается в кризисные периоды – сейчас, например, из-за рецессии, вызванной коронавирусом), то сильнее всего от этого страдают организации, которыми руководят небелые люди и которые помогают небелым. Как пишет основательница и директорка фонда Groundswell Ванесса Дэниел в статье для The New York Times, филантропы «джентрифицируют» общественные организации. По ее словам, они сначала «отмечают успехи, достигнутые благодаря инновационным программам, предложенным небелыми женщинами», но затем «вместо того, чтобы напрямую финансировать их, выписывают чеки крупным НКО под руководством белых людей, воспроизводящих работу активисток». Дэниел, чей фонд выделяет гранты организациям, во главе которых стоят небелые женщины и трансгендерные люди, отмечает, что «молодому обеспеченному мужчине, изучавшему бедность в Гарварде, гораздо легче получить миллионный грант, предложив свой вариант решения проблемы, чем сорокалетней чернокожей женщине, имеющей за плечами десятилетний опыт успешной борьбы с бедностью в своем сообществе, получить грант хотя бы на 20 тысяч долларов»[365].
После того как весной – летом 2020 года на улицах городов по всему миру вновь стали раздаваться крики «Black lives matter!», вопрос финансирования НКО стал особенно острым. Залоговые фонды[366] и низовые организации вроде Reclaim the Block («Вернем себе квартал») и Minnesota Freedom Fund («Миннесотский фонд свободы») в Миннеаполисе, имевшие за плечами годы работы, стали получать большие суммы за счет небольших пожертвований от своих сторонников (по 5, 10 или 20 долларов). Однако опыт предыдущих акций протеста, прошедших в городе Фергюсон[367], штат Миссури, оказался поучительным для НКО. Как пишет профессор Принстонского университета Кианга-Яматта Тейлор, спонсоры помогали организациям чернокожих не из солидарности, а для того, чтобы «связать свои „бренды“ с прогрессивным общественным движением». Тейлор отмечает, что борьба за ограниченные ресурсы заставила организации конкурировать друг с другом, особенно когда поток финансирования стал иссякать. «Чем больше финансирования получали отдельные организации, тем большее влияние они приобретали, – пишет Тейлор. – Это привело к расколу внутри движения, объединенного общей целью: положить конец полицейскому произволу и убийствам невинных людей». Финансирование чаще всего удавалось получить сторонникам постепенных реформ, а не уличных протестов[368].
Неслучайно, что НКО, которым удается получить финансирование, похожи на успешные стартапы. Решение о выделении средств принимают люди, относящиеся к наиболее богатым слоям общества. И инвестициями, и благотворительностью сегодня занимаются главным образом миллиардеры из сферы высоких технологий и финансов, при этом в обоих случаях они руководствуются одной и той же логикой. Спонсоры ориентированы на результаты и потребительски относятся к благотворительности, поэтому сотрудники НКО постоянно находятся под давлением: им приходится доказывать «эффективность» своей работы, даже если их деятельность заключается в том, чтобы затыкать пробоины в борту тонущего судна[369].
Экспансия НПО затронула не только развитые капиталистические страны, но и весь остальной мир. Вместе с ними в развивающиеся страны пришли благотворители со своей моделью реформирования общества. Внутри США и других развитых стран филантропия является формой политической власти, позволяющей богачам влиять на политику государства при помощи финансовых потоков. Такую же роль она выполняет и за пределами этих стран. Как отмечает Сильвия Федеричи, ситуация, когда средний класс диктует бедным, как им жить, отражает «новое международное разделение труда», где бедные страны производят потребительскую продукцию для богатых государств. Таким образом, женщины из богатых стран начинают руководить женщинами из бедных регионов, интегрируя их в глобальную капиталистическую систему через НПО, благотворительные инициативы и трудовые отношения. Общественные движения, существующие в странах Глобального Юга, не отвечают вкусам и приоритетам богачей из «первого мира»[370].
Спонсоры хотят, чтобы финансируемые ими организации соответствовали определенным критериям «эффективности». А что думают сами сотрудники этих организаций? Нельзя сказать, что представление о необходимости много вкалывать за копеечную зарплату навязано им исключительно сверху: внутри самих НКО также существует культ самопожертвования. Представление о том, что «активисты» – это особая группа людей, более озабоченная общественными проблемами, чем все остальные, воспроизводит старое разделение, существовавшее между добровольными социальными работниками и теми, кому они помогали. Профессионализация сделала некоммерческий сектор более приемлемым местом работы для мужчин, но по этой же причине в НКО идут главным образом представители среднего класса. Приток мужчин трансформировал феминную модель самопожертвования, характерную для этого сектора: мужчины, пришедшие из политических и трудовых организаций, принесли с собой «ковбойский менталитет», представление о ценности тяжелого труда и необходимости полностью отдаваться работе. Новое поколение работников НКО не пытается искать баланс между работой и личной жизнью, не замечая, как их собственный выбор быстро превращается в требования работодателя, – они осознают это только в тот момент, когда решают взять отпуск. Обе гендерные модели труда приводят к выгоранию. Когда работники НКО выгорают, их обвиняют в том, что они не слишком преданы своему делу или недостаточно радикальны. Те, кому удается продвинуться по служебной лестнице благодаря такому стилю работы, начинают навязывать его другим[371].
Культура самопожертвования (вне зависимости от того, основана
