Сталин лучше, чем кто бы то ни было, знал этих тонкошеих вождей, своих товарищей. Вожди! Где здесь предопределенность судьбы, а где счастливое стечение обстоятельств? Они все перебрали свои возможности, но за каждым из них — своя сила. Каменев — официальный заместитель Ленина по Совнаркому, он же возглавляет Московскую партийную организацию. Зиновьев руководит Петербургской партийной организацией и управляет Коминтерном. Это опытные бойцы и опытные демагоги. Их не учить партийной борьбе. С Каменевым Сталин был в ссылке в Туруханске, и вместе потом возвращались. Вместе они очень удачно, как только в марте семнадцатого оказались в Петрограде, оттеснили Молотова от руководства «Правдой». В свое время Каменев был выбран в Думу от Москвы и руководил думской фракцией. Но потом была позорная страничка во время суда над депутатами Думы. Ой, неловко себя тогда показал Каменев. С Зиновьевым это крепкая пара, кровно чувствующая друг друга. Бухарин — «любимец партии» — редактор «Правды», сам по себе не многое значит, Сталин не любит его теоретических работ, это все бенгальские огни, и Ленин абсолютно прав, что Бухарину недостает образования. В сложном сложении сил в Политбюро очень важно, к кому он примкнет.
Каменев и Зиновьев очень хороши, когда надо протестовать, разрушать, рассуждать, разогревать массу, возбуждать ее и красоваться. Они оба еще и трусоваты. Когда в октябре семнадцатого зашла речь о вооруженном восстании, эта еврейская интеллигенция — в кусты. Ленин абсолютно прав, их ненадежное большевистское прошлое не случайно. Тогда Сталин их практически спас от изгнания из партии, посмотрим, как отплатят они ему сейчас. Троцкий на заседании ЦК отчаянно требовал исключения своих новых соратников. Он, Сталин, на всякий случай заступился, дескать, передадим дело на пленум. Во-первых, это красиво: Каменев — соратник по партии, а во-вторых, иметь лишнего сторонника никогда не помешает. Вспомнит ли об этом когда-нибудь Каменев?
В них во всех горит немыслимое тщеславие и невероятная гордыня. Могли ли они что-либо делать еще, кроме того как быть революционерами? А теперь они волей случая и обстоятельств сидят на очень важных и очень заметных местах. Начиная как обыкновенные недовольные, эти беспокойные еврейские сердца оказались на самой вершине власти. И Троцкий из них, конечно, лучший, но, значит, и самый опасный. В нем есть определенное бесстрашие и смелость, иногда идущая от легкомыслия и самоуверенности. По сути, по его, Троцкого, инициативе большевики начинают восстание. Ленин ведь в это время находится в подполье, живет на нелегальной квартире на Лесном проспекте. Но связь с Лениным в это время поддерживается через Сталина. А разве в то время Ленин кому-нибудь больше доверял? Иногда Сталину кажется, что Троцкий его разгадал, поэтому и не любит. Но он, Сталин, тоже разгадал Троцкого: тот тоже видит наследником только себя.
Разве не чувствовал и не знал больной Ленин, что власть у Сталина? Разве в начале болезни он, Сталин, не чаще всех остальных навещал больного? Но теперь — все, день лучше, день хуже, эти дни уже сочтены. Значит, надо не сохранять видимость и не тратить время, а продолжать ленинское дело дальше, строить новую империю, где человек будет чувствовать себя сытым и свободным. Может быть, Ленин не догадывался, что он, Сталин, лучше всех упокоит его и организует, чтобы память о нем жила вечно. Сталин сделает из него нового святого. А разве он не понимает, что Сталин и лучший, наиболее подходящий изо всех? Так к чему тогда искать какие-то предлоги для борьбы? Все это обычная зависть умирающего к живому.
Он, Сталин, конечно, простит обиду неверия. Разве бы он покусился на власть, если бы знал, что Ленин еще будет долго жить? Всё бабы: Надежда Константиновна и Мария Ильинична с их никчемными надеждами! Им, видите, показалось, что под Ленина «подкапываются». Внушили это умирающему вождю. А может быть, и сам Ленин не понимал до конца, что дни его сочтены? Каждый раз, выпутываясь из очередного удара, он суетливо начинал барахтаться, учился то ходить, то двигаться, то понимать речь, а то говорить. Ему надо было беречь себя, а он принялся за какую-то немыслимую интригу, спаровавшись с Троцким, взяв предлогом сталинскую, ну пусть по форме и ошибочную, точку зрения на федерацию. Хорошо, пусть Грузия, Азербайджан, Армения и другие, «отделившиеся» от России области, не будут входить в РСФСР как ее автономные части, пусть станет по-ленински — СССР. Ну зачем же здесь говорить о каком-то «великорусском шовинизме»? Только он, Сталин, знает, что еще хлебнем мы с этим правом наций на самоопределение вплоть до отделения. Эти страны могут самоопределяться лишь с кем-то, а тогда, значит, против России.
Зачем, спрашивается, Ленин излишне волновался? Все сталинские недруги-соперники: и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев, и любимец партии Бухарчик — Ленину понашептали разного. Управляется партия? Она и должна управляться. Разве не управлял ею, как считал нужным, сам Ленин? Он, Сталин, стремится сейчас управлять партией без лишних слов, без демагогии. Ленин управлять партией может, а Сталин, его ближайший помощник, его тень и исполнитель, управлять, дескать, не может. Ленин испугался за свою власть. Напрасно.
Сталин чувствовал, что все товарищи по Политбюро недолюбливали его, как ему иногда казалось, «презирали», боялись его. Чего его бояться? Он что, зверь? Никто не стремился быть с ним ближе, войти, так сказать, в личный контакт. Но и ему эти контакты были в тягость, кроме дела, ему не о чем было с ними со всеми говорить. Между собой у них был какой-то свой язык, какие-то словечки, намеки, восклицания, они немедленно как бы поверх его головы понимали один другого и переговаривались друг с другом. В свою очередь, Сталин понимал, что ключ ко всему — в воспитании, в том социальном слое, из которого он вышел. Есть такие недокормленные в детстве дети, это сказывается потом всю жизнь, проявляется в их осанке, в цвете лица. Ему тоже чего-то, с горечью постоянно думал он, чего-то в детстве недодали. Отец Ленина был аж статский советник, Бухарин из дворян, у Троцкого отец землевладелец, Каменев и Зиновьев — из социального слоя, тоже неизмеримо возвышавшегося над жизнью его, Сталина, отца и матери.
Он часто вспоминал домик в Гори, где проходило его детство: простая мазанка с кирпичными углами. Недалеко стояли солдатские казармы, поэтому квартал назывался русис-убани, русский квартал. В этом квартале хочешь не хочешь по-русски говорили чаще, чем где-либо в городе. Потом русский язык у Сталина станет вторым родным (правда, с невыбиваемым кавказским акцентом), он будет владеть им лучше, чем многие русские…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
