опыта.
Итак, Далматов спускается в холл гостиницы, чтобы купить Тасе зубную щетку. Видит там знаменитого писателя Самсонова с женой. Наверное, настало время выяснить, зачем Довлатову понадобилось придумывать приезд Таси, чтобы рассказать печальную историю своей молодости. Откуда и вынырнул писатель Самсонов со своей немолодой, но симпатичной женой Рашелью. Довлатов ничего не сочинял. Из письма Игорю Смирнову от 20 августа 1981 года:
Ася Пекуровская не меняется. Я ее видел в Лос-Анджелесе. Выглядит очень хорошо. Живет в Орегоне. Занимается этим вашим структурализмом, что весьма странно характеризует американскую науку. Ее дела не слишком хороши. Из калледжа вроде бы увольняют. Расчет на Васю Аксёнова не оправдался. Вася наконец развелся с женой, побывав в Америке, обнадежил Асю, затем вернулся в Москву и женился на другой женщине, к которой очень привязан.
Вася стал Ваней, все остальное весьма печально близко к тексту. Тася настолько равнодушна к Далматову, что спокойно приходит к нему с рассказом о своих сердечных несчастьях. Непонятно, что и зачем Аксёнов обещал Пекуровской. У него был долгий роман с женой известного советского кинодокументалиста – Майей Кармен. Роман Кармен принадлежал к советской элите. Трижды лауреат Сталинской премии, лауреат Государственной премии, Герой Социалистического Труда, Кармен много работал и умел хорошо и со вкусом жить. Его ученик режиссер Николай Хоменко вспоминает:
И еще совершенно ослепительное искусство красиво одеваться! Невозможно было не изумляться его моднейшим (и, конечно, заграничным) пиджакам, свитерам, сорочкам, полушубкам (и полушубок-то у него был в тон светло-кремовой «Волге»).
«В тон» одежде и автомобилю пришлась и красавица Майя. Сам Аксёнов ездил на зеленой «Волге», хотя, как помним, отдал свое сердце автопрому «свободного мира». Возлюбленная не уходила от старого мужа, Кармен был ее старше на четверть века. Разницу в возрасте скрашивала огромная квартира на Котельнической набережной и дача в писательском поселке Красная Пахра. В апреле 1978 года Кармен умирает. Влюбленные наконец съезжаются и соединяют судьбы. В то время, как я рассказывал, Аксёнов занимался «нелегальной» передачей «Ожога» за границу, а потом связался с не менее подрывным «Метрополем». И здесь Майя могла дать мужу несколько дельных советов. Дело в том, что ее отец Афанасий Андреевич Змеул занимал видное место в советской номенклатуре. Он возглавлял Всесоюзную академию внешней торговли. В 1950-е переходит на «культурную работу», становится председателем Всесоюзного объединения «Международная книга». В его качестве Змеул пытался помешать заграничной публикации «Доктора Живаго». Безусловно, приятные нобелевские параллели бодрили писателя-бунтаря.
Следует сказать несколько слов в защиту коварного «Ваньки», который не только не устроил «Тасю» на работу, но и приехал на конференцию с молодой, пусть и старой женой. «Марш-бросок на Стокгольм» не удался. Ресурсы Аксёнова оказались ограниченными. Ему пришлось довольствоваться ожиданием публикаций романов в «Ардисе». Интерес к нему со стороны западных изданий резко снизился. Хотя какие-то действия, формально правильные, Аксёнов предпринял еще до эмиграции. И тут снова наслоения пластов, зримое торжество постмодернизма. В предыдущем абзаце упомянут пастернаковский «Доктор Живаго» в связи с семейством Аксёнова. Писатель решил косплеить переделкинского небожителя. И здесь снова семейный поворот, но связанный уже с другой кровной линией. Известность к Евгении Гинзбург, матери Аксёнова, пришла с публикацией первого тома ее мемуаров «Крутой маршрут». Книгу издали в 1967 году, так сказать, к полувековому юбилею революции в Италии. В миланском издательстве Mondadori. Благодарный сын отправил «Ожог» по семейному маршруту. В 1980 году, еще до эмиграции Аксёнова, роман вышел в Mondadori. По-моему, Нобелевский комитет просто был обязан почувствовать параллели и принять единственно правильное решение. Но что-то пошло не так. Несмотря на попытки добавить интригу. Не зря же Аксёнов написал, пусть и в соавторстве, шпионский роман. Из мемуаров Анатолия Гладилина:
При Брежневе игры стали жестче и изощреннее. Звонит мне в Париж (а я уже отщепенец, клеветник и работаю на вражеской радиостанции) знакомый итальянский переводчик в полной панике. Он перевел аксёновский «Ожог» на итальянский. Книга готова, тираж отпечатан, а тут приехала дама из Москвы, утверждает, что она лучшая подружка Аксёнова, и от его имени требует пустить тираж под нож или задержать выход «Ожога» хотя бы на год. Знаешь ли ты эту даму? Я отвечаю – мол, знаю, при мне еще был их бурный роман, тут она не врет. Но мы с Аксёновым, когда он последний раз был в Париже, рассматривали все варианты, и такой тоже. Поэтому последнее слово за мной. И я говорю: «Немедленно пустить „Ожог“ в продажу. Итальянское издание романа и пресса вокруг него – залог безопасности советского автора».
Аксёнова выталкивают в эмиграцию. В парижском аэропорту автора прогремевшего «Ожога» встречают пресса, кино и телевидение. Я везу аксёновское семейство на их временную парижскую квартиру и тихонько осведомляюсь у Васи, в курсе ли он «итальянского инцидента». Не в курсе. Тогда я рассказываю, добавляя от себя комментарии, типа – как же так, Вася, ведь такая у вас любовь была, а она продала тебя с потрохами! «Ну что ты хочешь, – философски замечает Аксёнов, – видимо, ГБ ее поймало на чем-то и завербовало. Слабая женщина. И не таких ГБ ловило и ломало».
Нужно было как-то устраивать собственную судьбу. Но Тася не только жалуется, она пытается и действовать. Из воспоминаний Дмитрия Бобышева. Аксёнов закончил рассказывать о себе. Ведущий предлагает задать вопросы писателю:
Из задних рядов поднимается темноокая стройная дама в просторных колеблющихся одеждах. Она и сама заметно трепещет, голос ее прерывается. Боже мой, да это же Ася Пекуровская, красавица ленинградского филфака, с которой еще в давние времена меня познакомил Бродский, а она потом привела ко мне Довлатова, ее тогда будущего, а теперь уже бывшего мужа. Но совсем не Довлатов ее сейчас интересует:
– Василий Павлович, в вашем творчестве было по крайней мере одно изменение. От хрустально-чистых рассказов вы перешли к чему-то близкому к символизму. Чем вы объясняете это?
Говорит она путано, долго… И уж совсем непонятно, в чем смысл вопроса? Аксёнов и хрустальная чистота? Нет, что угодно, но не это. Аксёнов и символизм? Нет, что-то и тут не так, намеки ее о другом… Озадаченный докладчик пытается найти вежливую форму ответа. Ася, волнуясь одеждами, выходит из зала. Мне ее жалко. Работу потеряла и теперь ищет, что ли? Или – дела сердечные?
Да, читатель, суховатая стенограмма выступлений таит в себе немало неожиданного. Как говорил Довлатов: «Колебание маятника семейной жизни от идиллии к драме»? В его случае речь о несколько иной амплитуде: от драмы
