— Всё это время — я всё вспоминала, плакала…
— Ну не надо заливать, заливаться слезами. Ты меня бросила — это был твой выбор. Ну ничего, насильно мил не будешь. Мне, понимаешь ли, не очень… комфортно… было на тебя смотреть… со стороны…
— Лёша, извини, Лёшечка! Я больше не буду! Мне ведь тоже.
— ?!!
— Все эти звоночки твои, тусовочки… — она вновь всхлипнула. — («Уже, значит из-за меня, не из-за Толи», — ехидно подумал я). — Я без тебя не могу…
— Прекрасно можешь.
— Ну Лёшь, ну что ты такой дурак-то?!
— Я у тебя всегда и был дураком.
— Ну Лёшь!
— Эз ыстори хэз шовн (Primus), нам не место вместе. Общих интересов у нас — если, конечно, не считать пристрастия к употреблению внутрь органических соединений, содержащих в своих прекрасных полимолекулах характерную группу атомов ОН, — нет вообще. Ты меня опять будешь…
— Нет, Лёшь, нет! Извини меня, пожалуйста!
— «Извини»!
— Я буду себя хорошо вести.
- Человек не меняется. Десятки лет бессмысленны, не то что паршивый долгий год. Ты — дрянь (подчёркиваю — и хорошо, что в русском языке есть подходящее слово).
— Я хорошая… — выдохнула маленькая девочка, которая ещё не совсем бросила мусолить чупа-чупс, или даже хочется добавить нечто большее — большооее, е! е! е!..
Я было направил порыв к ней, но спохватился: чушь, рубаха ты Олёша, ложь и провокация! — милые бранятся, только тешатся, чур меня!
— Я тебе советую, милая Эльмира, вернуться к своему Толе, поговорить с ним, или попугать его сбором чемоданов или даже свозом их к подруге — к мифическому «другому другу». — Высказав сие, я вновь поймал себя на благоразумии и благородстве, хотя мне и свойственных, но как всегда резко контрастирующих с обстановкой, — и теперь они были высказанны прямо и в чистом виде, поэтому пришлось добавить “тень”: — Если хочешь, я тебя трахну разок-другой в попку — чтобы всё было взаправду…
— Какая же ты свинья, Шепелёв! — бросив это мне «в морду», она резко поднялась — видимо, чтобы картинно уйти.
— Я пошутил, Эльмир, не уходи, — сказал я что называется «в сторону», сдержанно-равнодушно, вместо того, чтоб по привычке вскочить, схватить её за руки, за талию, и удерживать силой, усиленно извинительно ноя при этом.
Подействовало!
Тут мы заметили, что у филармони кучкуется народец. Подошли — показ фильма «Любовник» и встреча с творческой группой. Нам сразу вспомнился поход наш на фестиваль, в «наш первый раз». До начала оставалось десять минут, и мы побежали в ближний гастроном, где была и забегаловка, и я вместо пива и вина взял нам чаю с пирожными. Как ни странно, по окончании минитрапезы она признала это мудрым ходом.
На сцену в хорошо заполненном зале вышел приличный во всех отношениях мужчина Янковский в сопровождении мешковатого, тоже приличного Рубинштейна, сели за столик. Мы с Элькой засели повыше и как раз напротив гостей — когда они бросали взгляды в зал, то как раз видели нас, странную парочку… Но главное — все ребятишки с камерами (знающие меня по журфаку-филфаку или как поэта) начали светить в нас своми камерами и фиксировать на плёнку ещё не состоявшийся адюльтер — через два часа Зельцер вернётся домой, подоспев как раз к вечерним новостям, в которых её домашний тиран и увидит, где и с кем она на самом деле была вместо заявленного визита к подруге! Она щурилась, закрывалась ладонью, я вскакивал, подбегал к операторам и просил «Не снимать!», что ещё больше их раззадоривало: «Ты чё, Шеп, совсем зазнался?! Ты ж тут самая колоритная натура!» Потом нас ещё «застукал» Рома из «Эгрегора»…
10.
День Х — так я его мысленно прозвал — был несуразным с самого утра.
Проснулся от стука в дверь. Восемь часов — в такую рань никто ко мне не суётся. Стук в окно. Зельцер явилась с чемоданами! — вспомнил я. Неужели правда?! — вот это да!! Надев трико (конечно же, задом наперёд), я поспешил окрывать. Это была не Элька с чемоданами, а Феденька — с каким-то нелепым, чуть ли не детским рюкзачком (он никогда с ними не ходил).
— Что это у тебя там? — удивился я, переведя вопрос с него самого на снимаемый в пороге рюкзак.
— Диски, кассеты, тетрадь с ручкой — я перед институтом решил к тебе заглянуть… У меня сегодня экзэм — ну, это неважно… — Можно, Лёх, если чё, у тебя сегодня переночевать?
«Вот те номер! — налоговой полиции! — подумал я, — ты и так почти еженощно у меня на раскладушке обретаешься, только не всегда тебя заманишь в эту дыру! Почему именно сегодня-то?!»
— Меня как бы выгнали из дома, — пояснил он, видя мою заминку.
— Ладно, — говорю, — какие проблемы. Только… так нызываемая Эльвира — я наверно тебе говорил: она уходит от Толи — я думал, что это она пришла с чумаданами…
— Эля? — сказал он, причмокнув, — довольно-таки интересная девушка…
— Мало кто подобным образом о ней отзывается. Но я думаю, этого не будет.
— Ладно, Лёх, я побежал. На Кольце будешь?
— Давай в шесть.
— Давай, бро!
Я лёг и призадумался, предчувствуя, что что-то явно наваривается…
Потом поднялся, наварил макаронов, поел и отправился к Саше.
Обычно он был весь в делах с так называемым Килл’ом, которому помогал продавать мёд и сдавать цветмет, а сегодня они сидели невесёлые, явно на мели. Я позвонил Инне, но мне передали, что она передала, что сегодня ничего не получится. Может, тем лучше… Что ж делать — надо бы что-нибудь организовать — чего-нибудь выпить например… У Саши денег нет, а я должен ему полтинник. Позвонил Долгову, который должнен мне полтинник. Его нету; Саша послал ему на пейджер: «Срочно подходи в три к памятнику Зое» — три раза, а от кого не указывалось. Мы с Сашей решили всё же пойти в штаб его любимой партии ЛДПР, куда меня недавно затащила случайно встреченная в тралике Репа — работа по переписи, мы с Сашей как лица с высшим и «почти выше», а также знающие и «почти» ПК, должны там отхватить за один месяц по три с половиной тыщи. Я предупредил, что имею с собой сто рублей, и малыш Килл попёрся с нами.
Оттуда нас послали. Через дорогу перебегал удивлённый Долгов. Подошли к главному корпусу моего универа, я сказал, что должен зайти — может дадут денег. Оттуда я вышел с толстой брошюрой, где на последней страничке красовались несколько мелких строчек тезисов той самой моей статейки о маленькой Ло и её не менее маленьких сестричках. Я показал им книжку и признался, что нагло солгал — просто тогда, отойдя от этого здания, с двумя полтинниками и в их компании, я бы не сделал этого вообще — я, Алексей О. Шепелёв, гений, в трезвом уме и памяти, зашёл в типографию и заплатил полташ вот за это. Санич бросился меня душить, причитая: «Это же литр сэма, даже больше!»; товарищи, хоть и не любители оного, тоже помогали и, игнорируя мою тягу к знаниям и вклад в науку, называли меня недобрыми словами.
Второй полташ тут же перекочевал к Саше, а у Алёши, как всегда, ничего не было. Саша огласил свой план, что надо немедленно идти выпивать самогон. Алёша наотрез отказался и пригласил меня поехать с ним в клуб. Саша одобрил, сказав, что это в самый раз, даже мало в двоих.
Меж тем было уже около четырёх, когда я должен позвонить Зельцеру (у Долгова нашлась карточка). Она настаивала на встрече. Договорились в семь на Кольце. Она спросила про Сашу, я сказал, что вот он здесь, сейчас пойдёт выпивать, она гыгыкнула и высказала странноватое пожелание, что «его тоже бы неплохо видеть». Что же это подготовляется? — подумал я. Карточка кончалась, и я предложил ей позвонить ему минут через сорок домой. Выпить очень хотелось, но что ж теперь…
Алёша сам вызвался со мной на Кольцо, посему мы вынуждены были ждать его босса и несколько припоздали. Вообще мы были несколько размягчённые и даже в автобусе попивали из последней баклажки. Когда я выходил, застёгивая на ходу репорюкзачок, замок его разошёлся, и баклажка, Сартр и прочая полетели на асфальт. Как я ни пытался его соединить, ничего не выходило, и пришлось признать, что портативно-культовый предмет всё же себя исчерпал. Однако корни уже глубоко во мне, думал я, и теперь мне не нужны внешние атрибуты — это как дон Хуан курением всяких грибов и трав затянул несмышлёного Карлоса в мир колдовства, а после оказалось, что это было вовсе не главным, а только приманкой (надоел я наверно со своим дон Хуаном — а что поделаешь, мои золотые, сие есть единственная книга, которую я прочитал за последние полтора года!). Конечно, оно и уподобляться Репинке — не столь уж однозначная затея, даром, что в момент обретения рюкзачка у меня сразу случился небольшой роман с Зельцером — сказка, конечно, как вы знаете теперь, с несчастливым концом, но начало почему-то нравилось… Да и вообще было интересно… «О чём задумался?» — вопрошает Алёша; о чём? — интересный вопрос, но лучше лишний раз прималчивать — давно подозреваю, что не раз уже упомянутая всуе так называемая гениальность, если ея взять, так сказать, в быту — простое, чуть-чуть осознанное помешательство…
