— Не любите вы меня, — сказал я иронически, но тут же подумав, однако, что это правда. — За сим рад откланяться, не болейте.
До встречи с «позишен намбер ту» оставалось меньше получаса! Я помчался бегом, запрыгнул в первый попавшийся автобус. Вновь бегом. Кто-то белеется на нашей лавочке у мусорки — она — белая вельветовая курточка, беловатое гладкое личико, светло-блядской помадой накрашенные губы (специально для меня!), распущенные волосы.
9.
— Давно ждёшь?
— Да уж минут двадцать я здесь…
— Ну извини, — я присел рядом, пытаясь отдышаться, закуривая, начиная ощупывать деньги в кармане армейских штанов.
«Что ж ей надо?» — пытался придумать я, но задавать идиотский вопрос «Как дела?» не стал. Она, наконец, сама осведомилась, как у меня жизнь. Я выложил всё, без умысла и подготовки: «Как всегда, хуёво, живу бедно, денег мало, в холупе уже холодно, крыса, падла, всё жрёт и спать не даёт, одиноко, все надоели, пью самогон с Федей».
Она осторожно сказала, что это ещё что — вот ей-то как сейчас хреново.
— Да тебе-то что, дочь моя! — выпалил я, даже вскочив со скамейки, застыв над ней в непонятной стойке, будто выбирая, что сделать — ударить её или заключить в объятья.
Она шмыгала носом, утиралась платком и чуть ли не плакала. Было уже прохладно. Я присел опять — к ней поближе.
И она, мало-помалу, своим ставшим непривычно тонким, словно сорванным голосом, изредка всхлипывая и подкашливая, стала рассказывать о своей жизни последних месяцев. Что она вот не может больше так жить и не знает, что делать. Что Толя её обижает и даже бьёт, почти бьёт. Он говорит, что она рахоба неповоротливая и ни хрена не может делать. Приходит поздно, заваливается и говорит: давай жрать! («Что ж тут удивительного, сие весьма поощрительно», — цинично вставил я вокалом интеллигентного доктора.) Какая тут любовь?! — сплошная нервотрёпка! Он говорит: ты чё книжек обчиталась да фильмов обсмотрелась?! — это реальность, это взрослая жизнь, это бизнес! Я, мол, работаю, а ты целый день прохлаждаешься в моей квартире! Да подавись ты своей квартирой! Я между прочим целый день, целый день — Лёшь, поверь мне, правда! — мою, готовлю, убираю, туда-сюда… А этот приходит: чё да чё, дай да давай, заткнись да молчи, уйди да пошла!.. И папаша его такой же — я к ним приеду, вроде в деревню вроде бы как отдохнуть — давай, блять, все выходные его дом — трёхэтажный коттедж — что там, блять! — отпидораживать! То не так, это не этак! — не угодила ни в чём! А я только терплю — думаю: ладно и ладно, может потом… Да нет же — папаша — вроде уж как дело к свадьбе подходит — всё больше его на меня подначивает — мол, что она да как (наверно, он, дурак, ему брякнул, что я кололась), на хера она тебе нужна такая — чёрного, мол, кобеля не отмоешь добела (я, извините, невольно хгыгыкнул) — ты пацан молодой (тридцатник, блять, послезавтра!), видный, умный (ага, долбоёб хуев припадочный!), квартира у тебя трёхкомнатная (да подавись ты своей квартирой!), перспективы есть — найдёшь себе бабу нормальную, молодую-красивую…
Она поднесла платок к глазам, тихонько всхлипывая.
— Ну-ну, не плачь, дочь моя… — я дотронулся рукой до её плеча. От неё пахло хорошими духами. Лицо её было будто матовое.
— Всё, я ухожу, Лёшь, я больше не могу, — резюмировала она.
— Но, дочь моя… Вы уже целый год прожили вместе, собирались пожениться… Всякое бывает в жизни — поссорились, потом помиритесь… — было завёл благородную дребедень я.
— Нет! — вскрикнула она, — я уйду! Пусть плачет, рыдает, угрожает — как хочет… Я больше не намерена это фуфло терпеть! Все меня переубеждают — но я всё равно… Но ты-то, ты-то, Лёшь, что скажешь?
Я был польщён особым ко мне обращением и высказал по своему обыкновению всё напрямую.
— Во-первых, я тебе не доверяю (на женщин вообще нельзя положиться — ни в прямом, ни в переносном смысле!). Но это ладно, к делу это не относится. Во-вторых, ты дура сама (ладно, это тоже не относится и я не хотел тебя оскорбить). Далее, ситуация вполне тривиальная: любовная лодка разбилась о бык и всё такое… А ты чего хотела?! Все так живут — работа, жрачка, кухня и «Пошла ты на хуй!» Это женская такая доля ваша немилосердная. Если благосостояние семьи повыше, то люди более-менее прилично уживаются, а если свести к минимуму — могут и сожрать друг друга — даже в буквальном смысле! Мало ли, что он тебя шпыняет! — он главнее, ты ему обязана — как же тут не сорваться?! Закон психологии — каждый отрывается на нижестоящем, и точка. А ты, доча, не помнишь, как ты надо мной издевалась? «Это не то, то не это!» — да ты, моя кощечка, меня заёбывала в дощечку со своей всякой мелочной хуйнёй, всегда и во всём игнорировала, унижала и третировала! Это я тебе пел про любовь, а ты мне про реальность! Ну, это тоже ладно. Ты же сделала свой выбор — ты захотела жить как все нормальные люди — меня и мой маргинальный образ жизни ты отвергла, и правильно. В каждом образе существования свои недостатки, свои правила, которые надобно соблюдать. А ты что думала — ты так же будешь надираться портвейнами, курить траву, шастать по Кольцу с кем попало, допоздна?! — этим, извините, я занимаюсь! Я холост, одинок, нет у меня квартиры и устремлений к работе и прочему светлому будущему. Вернее, устремленья-то есть, да возможностей нет. А у тебя — есть! Ну и хуярь, крепись, не ной! Как говорят у нас в Пырловке, браздой дойдёть.
Тема спиртного особенно её взволновала — она пожалилась, что с этим совсем туго, что Толя не даёт ей «выпить немножечко» даже на праздничных банкетах, называет алкоголичкой, что не даёт ни с кем пообщаться (даже был скандал после недавней встречи с нами), называет блядью.
— Правильно! — довольно изрёк я, — тебя надо держать в ежовых, я бы ещё и бил тебя!
— Он уже начал, козёл! Ни за что… — она опять тихо всхлипнула в платочек.
Я внутренне размяк совсем. Но с ней надо быть настороже!
— Может, ты, грешная, клевещешь — так сказать, намеренно преувеличиваешь из-за своей субъективности? Я, конечно, глядя на Толю, никогда бы не мог подумать, что он таков…
Да что ж я врать буду… — пропищала она тонким голоском, утирая с искривившегося лица невидимую мне слезу, опять всхлипнула и, бросив проверочный взгляд на меня, совсем правдоподобно расклеилась.
Мне уже хотелось обнять, обогреть эту маленькую несчастную девочку.
— Ты всегда, всю жизнь общалась с мужиками. Ты с ними дружила, не с бабами. Хорошая привычка — с ними лучше, интересней в любом случае. Но если ты не моя женщина — понимаешь: моя?! Пришла пора отвыкать — поднатужься как-нибудь, отвыкни.
— Да что ж я с ними трахаться что ли хочу?
— Причём здесь “трахаться”? Хотя притом — где портвейн и гулянки до полночи, там и… — я запнулся, осознав, что уж совсем углубился в роль моралиста (я, конечно, им всегда и был, но по-своему, тихо, в глубине души — как на самом дне рюкзачка у меня лежит брошюра «Первые шаги в православном храме»!).
— На самом деле я не знаю, Эль, — сказал я откровенно, не заметив даже рифмы, — здесь тебе никто, к сожалению, не поможет, ты должна всё решать и делать сама. Если что-нибудь второстепенное, я тебе всегда готов помочь, обещаю. — Слова мои были искренними, и я понял, что сейчас нарушил свой зарок дружить с женщинами.
…И вообще все фибры и жабры моей черноплодной души раздувались, от бурного тока крови с пузырьками воздуха её духов в голове звенело — даже не могу вот констатировать, когда именно в речи её произошёл этот роковой инверсаж (хотя, впрочем, именно это я и предполагал в самой первой её фразе, в самом её появлении, на это и надеялся):
— Лёшечка, я о тебе только и думаю…
— Ни хуя подобного! — это я о тебе думаю!!
— Всё это время — я всё вспоминала, плакала…
— Ну не надо заливать, заливаться слезами. Ты меня бросила — это был твой выбор. Ну ничего, насильно мил не будешь. Мне, понимаешь ли, не очень… комфортно… было на тебя смотреть… со стороны…
— Лёша, извини, Лёшечка! Я больше не буду! Мне ведь тоже.
— ?!!
— Все эти звоночки твои, тусовочки… — она вновь всхлипнула. — («Уже, значит из-за меня, не из-за Толи», — ехидно подумал я). — Я без тебя не могу…
— Прекрасно можешь.
— Ну Лёшь, ну что ты такой дурак-то?!
— Я у тебя всегда и был дураком.
— Ну Лёшь!
— Эз ыстори хэз шовн (Primus), нам не место вместе. Общих интересов у нас — если, конечно, не считать пристрастия к употреблению внутрь органических соединений, содержащих в своих прекрасных полимолекулах характерную группу атомов ОН, — нет вообще. Ты меня опять будешь…
— Нет, Лёшь, нет! Извини меня, пожалуйста!
— «Извини»!
— Я буду себя хорошо вести.
- Человек не меняется. Десятки лет бессмысленны, не то что паршивый долгий год. Ты — дрянь (подчёркиваю — и хорошо, что в русском языке есть подходящее слово).
