Огляделся. Оказался я в какой-то конторке, отгороженной от остального цеха стеной из горбыля, обшитой мешковиной. Немцы спали на лавках, один – на столе. Теперь на них же и лежали мертвыми. Автоматы стояли, прислонённые к столу, два пулемёта с дырчатыми кожухами на стволе – у выхода, на сошках. Тут же цинки с лентами.
– А который живой?
– Тот, что на столе. Решили, что он – главный.
– Раз выше всех лежал – значит, главный? А где этот зассанец спал?
Шило удивлённо закрутил головой. Места больше нет.
– Он на опилках спал. Там я ещё одного приголубил. С перепугу так запутался в брезенте, которым укрывался, что сам себя головой о станок ударил. Я добил, – доложил один из бойцов Шила, невысокий крепыш, кажется Валерой зовут, но больше – Вареником.
– Плохо, Семёнов, плохо. Одного фрица прозевали, а он мог нас всех одной очередью положить, тревогу поднять. Сразу надо все закутки проверять! Лампу уронили, чуть лесопилку не сожгли – был бы такой сигнальный костёр! Плохо. Это нам трижды сегодня крупно повезло – лампа потухла, этот сам себя обезвредил – твою работу, Шило, выполнил, и этот, что отлить вышел. Чуть раньше мы часового застрели – а этот не спал, схватил бы пулемёт – и было бы вам Бородино. Повезло, но везти постоянно не может. В другой раз удача может быть не на нашей стороне, тогда что? Уяснил, старший лейтенант Семенов?
– Уяснил.
– Кто из вас немецкий знает? А как же мы его допрашивать будем? Нет, я не знаю немецкого. Да с чего ты взял?
– Я немного знаю. В школе учил, мать помогала, – подошёл Кадет.
– Четвёртый раз повезло. Эх, Шило, Шило. Что же ты за сыщик такой – прокол на проколе? В разведгруппе ни одного переводчика? Ты как их допрашивать собирался? Телепатически? Иди, герой, периметр обеспечь. Изучить трофейные пулемёты срочно. Если не ошибаюсь – МГ-34. Зверь машина. Сенокосилку заменить может. О, печка! Горячая ещё. Только потухла. Слышь, Шило, ты почему здесь ещё? Ладно, погодь. Периметр расставь, трофейные плащи им раздай. Остальных сюда гони – пусть обсохнут пока. И почаще людей меняй.
Шило ушёл.
– Ребят, давай эту падаль освобождайте от наших трофеев, то есть раздевайте до нижнего белья, пока не окоченели, и выносите эти куски дерьма подальше. Этого свяжите и тоже вынесите. Нечего падали рядом с людьми делать.
– А зачем нам их шмотки?
– Маскарад будем делать. А может – не будем. Но возможность будет. Трофеи – в кучу. Мы не грабители, не мародёры. Трофеи собираем централизованно и так же распределяем. Всегда хотел встать на довольствие не только к НКВД, но и к Гитлеру. Пусть снабжает. Мельник – печка. Что вылупился – мухой! Дверку не закрывай – пусть свет будет. Кадет, бери лампу, пойдём общаться вслух с недобитком.
Я с интересом рассматривал немца, что сжался у пилорамы. Светлые волосы, светлые глаза (при пляшущем свете масляной лампы много не разглядишь), обычное европейское лицо. На улице встретил бы – прошёл мимо. Такой же, как и я. Ариец, гля!
– Кадет, скажи ему – орать не будет – кляп вынем.
Мишка долго думал. Фраза явно не из школьной программы. И я тоже, с придурью. Пошёл в разведку без переводчика. Как информацию добывать? По-английски их допрашивать? Так его я тоже в пределах школы знаю. Ну, ещё из фильмов и игр, типа: «айл би бэк». А по-немецки только и знаю: «Гитлер капут», «хенде хох», «айн, цвай, полицай». А, ещё «арбайтен», типа «работай!». Много не поговоришь.
Мишка что-то сказал, немец закивал. Я осторожно вынул тряпку (его же пилотку) из его рта. Немец часто задышал.
– Спроси – кто он такой, номер части?
Мишка переводил. Немец заговорил хриплым голосом. Ну, что за противный язык у них! На их языке только ругаться хорошо. Хуже только змеиное шипение польского. Что-то он много балаболит.
– Что он там буробит?
– Предлагает сдаться. Тепло, еду обещает. И всё такое.
– Понятно, дальше не надо. Знаю я, что такое их гостеприимство. Обратно ему эту тряпку запихай в рот. Не для этого вынимали. Ну, каков, а? Наглец! Ещё немец не пуганый. Это – поправимо. Хорошенько запхни, чтоб не пикнул. Сейчас я ему покажу наше русское гостеприимство к незваным гостям. Ноги ему свяжи, сапоги сними.
Я пошёл по цеху в поисках инструмента устрашения. Ни топора, ни пилы – всё выгребли, мародёры, мать их! Подобрал кусок ленточной пилы. Пойдёт.
Идя обратно, задумался. Сейчас я стану живодёром. Никаких эмоций это во мне не вызывало. А ведь я сегодня убил человека. Тот немец, у ворот, ещё дёргался, к поясу с пистолетом тянулся. Снайпера недоработали. «Грязная», неаккуратная работа. Пусть темно, но в упор же, по неподвижной цели! Вот, критикую ребят, а у самого – ноль эмоций. Слышал, что люди блюют, когда производят первого жмура. Синдром новобранца. А тут – как просто в морду дал, потряхивает от избытка адреналина. Никаких угрызений совести. Я – убийца. Киллер. Не знал. А может, я потенциальный маньяк? Сейчас вот человека планирую разделать, как свинью, хотя сам даже свинку ни разу не заколол, держал только, пока отец резал.
– Кадет, скажи ему – будет говорить – домой поедет, но воевать не будет. А будет молчать – будет больно-больно умирать.
Не верит. Ну что ж. Доверие надо заслужить. Левую лодыжку немца перетянул его же ремнём, чтобы кровью не истёк и стал отпиливать ему ступню. Кадет сразу стал рыгать в темноту, возня разведчиков прекратилась – смотрят. Немец вертится, как юла, но это лишь ему хуже – рваный срез получится. Вопил в кляп, захлёбываясь. Вот и он затих – сознание потерял? Так не пойдёт!
– Воды принесите, в себя его приведите. Он не должен пропустить ни секунды этого «удовольствия». Ишь, малохольный! Как девок наших насильничать, так это он в сознании. А от ответа отлынивает.
Честно говоря, меня самого подташнивало слегка. Но это сначала. Теперь нет. Пока приводили в сознание немца, покурил.
– Очухался, малохольный? Как гимназистка, сомлел. Кадет, переводи. Спроси – он убедился, что я шутить не буду?
Немец закивал.
– И в плен мы сдаваться не будем. Мы – их смерть. Мы пришли им капут делать. Так и будет «капут». Это их слово. Будет говорить?
Я взял обломок пилы, сел на корточки. Немец был бледен, как мел, но молчал, вытаращив на меня свои глаза. Пожав плечами, я опять принялся пилить мягкую ногу.
– Будет говорить?
Немец закивал. Вынули кляп – и он стал «вещать». О том, что он ни в чём не виноват, что ему приказали и т. д. и т. п.
– Старая песня урки. Ничего не переводи. Он не виноват, не он такой, а жизнь такая. Этого нам не надо. Как по делу начнёт трепаться – тогда и переводи. А все эти заверения в ангельской безгрешности для архангела Гавриила оставь. Лучше спроси – что за часть, сколько их, чем вооружены, где штаб и кто командир.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
