крутя лупой на все стороны и разглядывая лист бумаги при свете. – Особенная вещь, чтобы не привлекла внимания, а тоже документ, составленный в 1866 году… и бумага носит водяной знак 1868! Ха! Ха! Это уже студенты! Студенты!
Президент как безумный, выпалил:
– Что же это! Меня в фальсификации обвиняете! Меня! Как вы смеете! Вы знаете, кто я? Значит, была засада на меня и на оригинал! Прошу мне его сразу вернуть! Немедленно!
– Успокойтесь, пан президент, – сказал Куделка, – никто вас всё-таки не обвиняет, только того, что так глупо этот акт подделал. Суд разрешит… мы созовём.
– Прошу мне немедленно отдать документ! – закипел президент, наступая всё ближе. – Немедленно! Что это? Насилие! Присвоение! – сказал он, всё больше поднимая голос.
– А! Ничуть, – отвечал Куделка, пряча его под гранатовый фрак со страхом, чтобы его не вырвали, и прячась за Мурминского, – нужно послать за урядником и вручить его тут сразу для следствия. Позовём экспертов – пусть выносят решение.
Президент ещё хотел, видно, закричать, но среди бессильного метания голоса ему не хватило. Холодный пот каплями выступил на нахмуренном лице.
– Милостивый пане, – сказал он сдавленным голосом, – этот документ был вручён мне совсем недавно одним из подписавшихся на нём свидетелей. Я не знал о его существовании; я ничуть не допускаю, чтобы кто-то мне доброжелательный был этим скомпрометирован; я, хотя бы мне пришлось прибегать к насилию и крайности, не допущу, нет…
– О силе нечего и думать, потому что здесь нас всё-таки двое, – отозвался спокойно Мурминский, – насилие невозможно.
Президент обеими руками схватился за голову и выбежал как бессознательный в соседний кабинет.
– Прошу панов, – закричал он, – прошу панов сюда, довольно этого, довольно!
Он повернулся к Куделке, на страже которого у его бока стоял неотступный Мурминский.
– Повторяю вам, что этот документ у меня с недавнего времени. Я не знаю… Какое-то преждевременное глупое рвение могло привести приятелей к неподходящему шагу. Я ничего не знаю. Что это! Ведь ни о каких деньгах не идёт речь! Я не понимаю.
Он весь дрожал, говорил прерывистым голосом, а минутами ему не хватало силы и духа. Вился и крутился как рыба, которая попала в сеть.
– Этот документ, если он фальшивый, нужно уничтожить.
– Но этого недостаточно, – отозвался Куделка, – следует предотвратить, чтобы не делались иные подобные… Мы имеем право требовать чего-то большего. Вы должны признать господина Теодора своим сводным братом, чтобы о том больше вопросов не было.
Слыша это, президент затрясся и глаза его снова дико заискрились.
– Для чего это признание? На что?
– На то, чтобы я имел право разгласить без спора о том, кем есть! – вставил Мурминский. – Сократим уже эту излишнюю сцену. Сегодня я диктую условия, пане президент. Если хотите избавить себя от позорящего процесса, садитесь и пишите требуемое признание. Профессор будет нам служить свидетелем.
– Но я, я этот документ сперва вернуть должен.
– Будете его иметь, хотя не сразу, но после дополнения, чего пан Теодор справедливо требует, – добавил Куделка, – а кто хотел бы для забавы в грязи барахтаться…
Он пожал плечами.
– И требую тайны, – настаивал президент, – под словом чести!
– А! Чести! – рассмеялся Куделка. – Зачем же честь мешать в дело, в котором её вовсе не видно. Господин Теодор всё-таки и не давая слова сводного брата и его семью компрометировать не захочет.
– Будь, пан, спокоен, – добавил Теодор, – исполнение правосудия и мести кривды моей оставлю тому, кто судит и наказывает.
Президент по очереди бросал на них взгляд, изучая лица, неуверенный, что предпринять, – казалось, колеблется, думает, наконец, дрожа, бросился на стул, схватил перо и положил его ещё раз – закрыл глаза, от гнева он весь трясся, прежде чем собрался с силой исполнить то, что от него требовали.
Он сел писать.
Куделка подошёл к столику и начал не спеша диктовать, а через очки проверял, не выдаст ли себя импровизированный ученик в заданном ему тяжёлом уроке.
Во время всей этой молчаливой сцены лицо президента было так страшно изменившемся, что казалось, доживает последний час. Перо то бегало по бумаге с лихорадочной поспешностью, то останавливалось, сомнительное и смущённое… Он думал уже о будущем. Закончив писать, наполовину обморочный, закрыв лицо ладонями, сидел он долго, не в состоянии сдвинуться с места.
Куделка взял бумагу, прочитал, смочил перо, подписал её как свидетель, а в то же время подозрительный акт положил перед президентом.
– Вдобавок у вас есть ещё и готовое признание ксендза Лацкого, уже нам непригодное, – сказал он, кланяясь.
Президент схватил обе бумаги, заталкивая их в карман. Не отвечал уже ни слова, встал с нахмуренными бровями, закрутился, как пьяный, и шатающимся шагом, с опущенной головой, не прощаясь ни с кем, вышел.
В первой покое ожидающая конца конференции докторова, проходя которую, он, казалось, не видит, по его нахмуренной внешности поняла, что совсем что-то иное, чем при первой встрече, должно было произойти, – поэтому живо вскочила, спеша, воспламенённая надеждой, в кабинет, в котором как раз Куделка обнимал и целовал Теодора… молчащего, но взволнованного странным решением судьбы.
Тот, который однажды спас ему жизнь, теперь повторно возвращал ему его социальные права…
При виде докторовой старичок подмигнул, давая знак договорённости Теодору.
– Пани благодетельница, – воскликнул он, подходя к хозяйке, – мы были несправедливы! Да! Мы обидели президента. Благородный человек, даже когда временно ошибётся, чувствует свою вину и старается её вознаградить. Видите, пани, сам президент по доброй и непринуждаемой воле признал пана Теодора своим сводным братом и нанесённую кривду тем торжественным признанием наградил… Смотри, пани, – вот его рука…
Говоря это, он показал ей полученный документ. Достойная докторова бросилась к бумаге, не веря глазам, а потом посмотрела на грустно улыбающегося Мурминского, поздравляя, и на Куделку, который открыто торжествовал. Никто его никогда ещё таким энергичным не видел, как в эти минуты.
– Президент! Президент это сделал! По доброй воле! – воскликнула она. – Но может ли это быть?
– Да, да, – подтвердил Мурминский. – Всё окончено, забыто, вознаграждено.
Он поцеловал ей руку с чувством.
– А вы много и много помогали тому, чтобы справедливость восторжествовала… я буду вам благодарен!
– Если так, возвращаю своё уважение президенту, – воскликнула докторова, – он упрямый, это правда, но показал себя достойно. Лучше поздно, чем никогда…
Как раз на этот самый день выпал обычный вечерний приём у семьи президента; а так как съезд обывателей в город по поводу шерстяной ярмарки был значительным, ожидали больше гостей даже, чем обычно. Прекрасная Джульетта, которая, несмотря на серьёзность, любила получать знаки почтения, приготовилась выступить так, чтобы всех удивить своей вечной молодостью и свежестью. Хотя тут обычно вовсе не выступали и дом готов был хотя бы наибольшую численность милостивых гостей принять без всякого усилия, в этот день, однако, должна была прекрасная пани послать на всякий случай за тортом и печеньем.
Восемь часов, когда обычно все сходились, пробило, свечи
