Когда стало смеркаться, Силасу не раз казалось, будто вдалеке стоит человек, но каждый раз, подъехав ближе, он убеждался, что принял за пастуха можжевеловый куст, росший на склоне холма. Не раз он также принимал издали открытый навес для овец за человеческое жилище.
Под одним из таких навесов он переночевал вместе с лошадью. При одной мысли об этом Силаса вновь пробрала дрожь, так он промерз на этом ночлеге. Конечно, какой-никакой навес лучше, чем ничего, но там был лишь тонкий слой соломы на земле, и, хотя он в темноте сгребал солому в кучу, все равно спать было ужасно холодно и так же неудобно, как лежать в плывущей по реке лодке. Утром тело ломило, одолевала усталость. К тому же его одежда, кажется, стала пахнуть овечьим навозом.
Словом, этой ночью ему хотелось бы спать если не в доме, то по крайней мере на сеновале над теплой конюшней, но для этого требовалось, чтобы его встретили в деревне дружелюбно. Странно все-таки, что ни один человек не появлялся на улице, одни собаки… Они так и кружили вокруг коня, но их двуногие хозяева все куда-то попрятались.
Силас оставался сидеть на коне. Ему вовсе неохота было спускаться на землю и подставлять собакам босые ноги, не похоже было, чтобы их здесь кормили досыта. Когда жители вдоволь наглядятся на него из темноты, то подойдут ближе. Поймут, что он им не страшен.
Так он и сидел себе, и у него было довольно времени, чтобы разглядеть деревню, но любоваться было особенно нечем, в какую сторону ни поверни голову. Все дома обветшалые, на фасадах повсюду проглядывала серо-желтая глина, побелка облезла и свисала большими лохмотьями. Никому почему-то не приходило в голову подновить стены, побелить их заново. И крыши выглядели не лучше: косые, горбатые, дырявые. Видно, он попал в очень бедную деревню.
«С какой же им тогда стати делать вид, что их нет дома?» — подумал Силас, терпенье у него начинало лопаться. — Для чего заставлять меня сидеть здесь, окруженным сворой псов? Не очень-то это вежливо!»
Ясное дело, он мог ехать дальше. Кто сказал, что ему нужно здесь Остановиться, ведь есть, наверно, и другие деревни на берегу этой реки? Силас взвесил все «за» и «против» и начал, потихоньку понукая коня, пробираться сквозь лающий собачий заслон. Но его урчащий желудок- забастовал, он пожелал остаться здесь и насытиться хоть чем-нибудь. Да и о коне надо было подумать.
И вдруг со ступенек крыльца почти рядом с Силасом сошел худой пожилой крестьянин. Он постоял немного молча, глядя исподлобья на мальчика, на коня, и, как Силасу показалось, недружелюбно.
— Ну? — спросил он наконец. — И что же там решили?
Силас, озадаченный, поздоровался, извинился, если помешал
отдыхать после работы. В темноте за открытой дверью ближайшего дома он различил несколько движущихся голов. Такую же картину наверняка можно было бы увидеть и в других домах, вся деревня пялила на него глаза, хотя он этих людей не видел. Тощий крестьянин, стоявший на лестнице, засунул большие пальцы за засаленную жилетку и вовсе не собирался просить Силаса спешиться, он даже не попытался отогнать от лошади собак.
— Значит ответ был «нет»? — спросил он погодя.
— Что-что-что? — удивился Силас, не понимая, о чем идет речь.
— Так я и думал, — с горечью сказал крестьянин, — что у этого трусливого пса не хватит духу самому прийти и сказать это.
— У кого? — спросил Силас.
— Не прикидывайся дурачком, — отрезал пожилой. — Идите-ка сюда, — закричал он на всю улицу.
И тут же в распахнутых дверях всех домов показались люди, стар и млад. Силас не сомневался, что они до этого стояли за дверями и слушали.
— Слышали, что он говорит? — громко спросил он.
У Силаса возникло неприятное ощущение, что его с кем-то путают, к тому же он ни слова им не говорил. Голов в дверях появлялось все больше и больше, и теперь уже мальчику казалось, что дома вокруг битком набиты людьми — и взрослыми, и детьми, которые сидели на руках у матерей или вертелись у них под ногами.
Лишь в доме говорившего с Силасом старика не было видно никого, кроме него.
Силас весь напрягся. Ему нужно было как можно скорее выяснить, за кого его принимали.
— Привет вам от шпагоглотателя Филлипа. Кстати, не осталось ли у вас чего-нибудь от ужина? — очень вежливо спросил мальчик, ему ужасно не хотелось ехать дальше с пустым желудком.
Человек, стоявший на крыльце, поглядел на него удивленно и недоверчиво.
— Ты говоришь про фогда?
— Про какого еще фогда?
— Ты почему не говоришь, что тебе велено передать? Думаешь, мы не знаем, что ответ был «нет»? Почему же это они послали сопливого шпендрика сказать нам это?
— Что мне надо передать? — с любопытством спросил Силас.
— Получим мы отсрочку или нет? Когда придут его люди за налогом?
— Откуда мне знать?
— Конечно, от Мартино, — взволнованно крикнул крестьянин, — от фогда, узнать, когда придет сборщик налогов и отберет у нас последнее.
— Не знаю я никакого Мартино, — Силас старался говорить спокойно, — вы, верно, путаете меня с кем-то.
— Чертов враль! — проревел крестьянин, — будто мы не видим, что ты сидишь на одной из его лошадей!
— Это вовсе не его конь.
— А чей же тогда?
— Мой.
Крестьянин залился хохотом.
— Слыхали? Он уверяет, что это его лошадь.
Мужчины, окружившие Силаса, зашептались.
— А кто ты сам-то, раз у тебя такая же лошадь, как у фогда? — презрительно спросил крестьянин.
— Силас, сын Анины.
Человек поднял брови.
— А что это за Анина? Хотел бы я знать.
— Она ходит по натянутому канату и держит в одной руке зеленый зонтик, а в другой синий, — ответил Силас.
— Ишь ты, — насмешливо сказал крестьянин. Ясно было: он решил, что у Силаса не все дома.
— А как тебя самого звать? — спросил мальчик.
— А то ты не знаешь, кто я такой!
Силас покачал головой, выжидая.
— Почему же ты тогда остановил лошадь у моего дома? И что тебе вообще надо в нашей деревне, если это не фогд тебя послал?
— Есть захотел, — быстро ответил мальчик.
Собравшиеся заговорили.
— Мы бы тебя накормили, если бы ты привез нам отсрочку. Разве тебе не говорили, что это бедная деревня? Разве тебе не говорили, что меня зовут Эммануель?
Силас снова покачал головой. А Эммануель принялся пристально разглядывать коня.
— Где ты его взял? — недоверчиво спросил он.
— Выиграл его на спор.
— Что? А у кого?
— У барышника Бартолина, у которого длинная конюшня, — Силас махнул рукой в сторону, откуда он приехал.
Толпа замерла. Даже собаки перестали ворчать.
— Этот выжига? — возмутился Эммануель. — Да он отказывает себе во всем, лишь бы накопить кучу денег. Может, ты украл у него коня?
— Нет.
Эммануель кивком головы указал на дом позади него:
— Слезай с коня, пошли, я дам тебе поесть. — И, помедлив немного, добавил: — Коня пока можешь отвести в мою конюшню.
— Спасибо, — ответил Силас, — но я хочу его слышать.
Он соскользнул с коня и привязал уздечку к кольцу, вбитому в стену возле двери. Внутри, в большом полутемном помещении, служившем и комнатой и кухней, жена Эммануеля уже собирала на стол. Силас заметил, что в доме и в самом деле не было ребятишек.
Пока Силас ел, Эммануель то и дело подходил к дверям поглядеть на лошадь или выходил на двор с кем-то поговорить. О чем там шла речь, Силас не мог разобрать.
— Я это… велел задать корму твоему коню, — оправдывался он, возвратись в комнату, после того как довольно долго пробыл на дворе.
Силас покосился на него.
— Попробуй-ка моего пивка, — весело продолжил крестьянин, — не помешает запить еду чем-нибудь вкусненьким.
Он тут же принес кувшин и две кружки и чокнулся с Силасом.
— Крепкое, — сказал Силас.
— Это лучшее пиво во всей деревне, — заявил Эммануель. — Но может, для тебя оно слишком крепкое. Может, ты еще слишком мал, чтобы пить пиво?
— Вовсе нет.
Немного погодя крестьянин начал расспрашивать мальчика про пари с Бартолином. И Силас подробно рассказал ему, как все это было.
По мере того, как мальчик рассказывал, сутулый человек смотрел на него все более недоверчиво.
— Не слышал, чтобы этот барышник кому-нибудь что-нибудь подарил бы, — сказал он и подлил еще пива мальчику. — Нам так приходится покупать, и он с нас хорошо дерет. Видно, он не по своей воле позволил тебе взять коня.
— Он сам вывел его для меня из конюшни.
Эммануель призадумался.
— Ты можешь получить за коня хорошие деньги, если захочешь продать его.
— Нет, — равнодушно ответил Силас.
— Я мог бы купить его у тебя.
— А деньги у тебя на это есть?
— Могу дать тебе сотню серебряных монет.
— Дешево же ты ценишь человеческую жизнь.
— Так ведь это лошадь, — засмеялся Эммануель. Но вдруг нахмурился. — А ты часом не убил Бартолина? — с ужасом спросил он.
