— Я мог бы купить его у тебя.
— А деньги у тебя на это есть?
— Могу дать тебе сотню серебряных монет.
— Дешево же ты ценишь человеческую жизнь.
— Так ведь это лошадь, — засмеялся Эммануель. Но вдруг нахмурился. — А ты часом не убил Бартолина? — с ужасом спросил он.
— Я свою, жизнь имел в виду, — ответил Силас, — эта сделка могла стоить мне моей собственной шкуры. И, между прочим, лошадь эта непродажная.
Эммануель подлил ему еще пива и предложил за вороного двести монет серебром.
Силас лишь усмехнулся — мол, неужто какой-то дурак думает, будто он согласится продать своего коня. Тяжелая усталость и сонливость наваливались на него. «Верно оттого, что так плохо прошла ночь в овечьем сарае,»— подумал он. Утолив голод, он почувствовал неодолимую тягу закрыть глаза.
Голос крестьянина все обволакивал и обволакивал его сознание, и пиво стало теперь совсем не таким, какое он пробовал вначале, оно обжигало горло и горячило желудок. А может, в пиво что-то подлили? — мелькнула у него смутная мысль.
Он уронил голову на руки, но сон еще не завладел им полностью.
Крестьянин что-то сказал жене, ненадолго наступило молчание, затем, при звуке голосов, Силас очнулся, но не в силах был стряхнуть с себя дремоту. Говорили о коне. Эммануель ликовал, а жена говорила тихо и нерешительно. Но мальчик так и не понял, о чем шла речь.
Потом он почувствовал, как чьи-то руки стащили его со скамьи, и решил, что его хотят положить на кровать. Но вместо этого его вынесли из дома. Он ощущал свежий воздух и солнечный свет, чувствовал, что висит как мешок, который несут четыре руки.
Он хотел воспротивиться, проснуться, вырваться из этих рук, не дать им унести его неизвестно куда. Но эти мысли лишь еле теплились в глубине его сознания, он не мог ни шевельнуться, ни вымолвить слово.
Он снова провалился в сон и очнулся лишь на мгновение, когда его положили на что-то твердое. Сквозь сон он слышал, как где-то журчала вода. А над ним люди говорили что-то непонятное.
— Весла, — сказал один.
«А на что мне весла?» — смутно подумал Силас.
Рядом с ним бросили что-то тяжелое. «На что мне весла, если у меня есть конь?»
После этого Силас провалился в сон.
Глава четвертая
Мария
Тошнота.
Отвращение, как длинный кол, вбитый от горла до желудка. Силас перевернулся на спину и слегка приоткрыл глаза, где-то в глубине сознания, за душившей его тошнотой шевелились обрывки сна. Ему снился его вороной. Настоящий конь, на котором он ехал.
Силас попытался вспомнить сон отчетливо, но голова у него сильно болела, а когда он пошевелился, заболели живот и все тело. Видно, он захворал. Сильно захворал. А ему так хотелось досмотреть сон про коня.
Это был вовсе не конь Карлоса, а совсем другой. Ведь у Карлоса лошади не вороные. Силас вздохнул. Небо над ним было бело-синее с красивыми кудрявыми облаками, свет резал глаза. Может, это потому, что он еще не совсем проснулся? Хуже всего, что ему вовсе не хотелось просыпаться, такого с ним никогда не было, может, это оттого, что он захворал?
Силас прикрыл рукой лицо от солнца. Рукава у него были мокрые. Что с ним случилось?
Он положил мокрый рукав на лоб — в голове у него так сильно стучало, что он не мог ни о чем думать. Он почувствовал, что и спина у него мокрая. Может, лодка дала течь? Нет, вряд ли, эта тупоносая лодка была совсем новая, такая не может потонуть.
Он снова вздохнул и стал думать о лошади, которую видел во сне. Этот конь был такой горячий, как четыре лошади Карло и Филлипа вместе взятые. Досадно только, что теперь он не сможет выступать в номере Карло с лошадьми. Это все Филлип виноват. В том, что мальчишка выделывает разные выкрутасы на спине лошади, нет ничего нового, сказал он, это многие умеют. А вот мальчишка, который умеет глотать шпагу, это дело другое. И он решил заставить Силаса научиться этому.
Силас съежился. Уж он-то запомнил, что чувствует человек, когда в горло ему воткнули шпагу, хотя бы даже тонкую. Ему казалось, что она и сейчас сидит у него там, он даже чувствовал во рту привкус металла. И потом эта тошнота…
Тогда его стошнило прямо на Филлипа и он укусил шпагоглотателя за пальцы, когда тот еще раз попытался открыть ему рот. Филлип издал рев и запрыгал на одной ноге, размахивая пальцами, кровь потекла по руке и окрасила его белый рукав. Она текла так сильно, что Филлип схватил шпагу и начал лупить Силаса, словно хотел убить его. Он бил его до тех пор, покуда Анина не прибежала и не оттащила сына.
— А ты только погляди! — рявкнул Филлип и сунул окровавленную руку чуть ли не в лицо ей. — Думаешь, это приятно?
Сейчас Силас лежал и думал о том, что надо было вовсе откусить палец этому надутому Филлипу. Он с трудом перевернулся на живот. Теперь мокрым у него стал и живот. Откуда же вся эта вода? И тут только мальчик разглядел, что плывет совсем в другой лодке, в какой-то старой плохо просмоленной плоскодонке, которую он раньше никогда не видел. Что же его ждет?
С большим трудом он встал на колени и начал шарить на корме в поисках черпака — вычерпать воду было необходимо, как бы ни болела голова. Медленно, слабыми руками выливал он воду за борт и пытался вспомнить, что же с ним все-таки случилось, все с самого начала.
…Сперва он сидел на дереве и смотрел, как Филлип и Карло готовились к отъезду. Хлопотал больше Карло, Филлип намотал на руку столько тряпок, что не мог ничего делать. Когда же пришло время уезжать, они стали звать его, Силас слышал, как Филлип и Карло выкрикивали его имя, спрашивали у прохожих, не видели ли они его, как мать все звала и звала его. Блестящие, напомаженные усы Филлипа возмущенно топорщились. Мало того что он позволил мальчишке укусить его, теперь он еще должен ждать этого паршивца. Он страшно ругал Анину за то, что она не знала, куда подевался Силас. А Силас сидел на дереве, стиснув зубы, чтобы ненароком не обругать этого противного Филлипа. Пусть бы у него началось воспаление пальца или заражение крови.
В конце концов они вынуждены были все же уехать. Филлип впереди в деревянном красно-желто-синем фургоне, а Карло вместе со всем реквизитом в старой скрипучей дорожной повозке, крытой брезентом. Лишь когда стало совсем темно, Силас слез с дерева, спустился вниз к реке и столкнул на воду лодку.
Продолжая вычерпывать воду, он огляделся.
Весел здесь, конечно, не было. Весел? А кто говорил про весла, когда он спал? Силас оттолкнул черпак, взялся за голову обеими руками и думал, думал о том, что случилось. И память стала возвращаться к нему. Он вспомнил крестьянина Эммануеля и других из этой деревни, должно быть, это они положили его в челнок, когда он спал. И весла убрали, чтобы он не мог пристать к берегу. А может, чтобы утонул.
Он тихо выругался и стал ощупывать свою голову, распухшую и мягкую, как гнилая дыня. Ему казалось, что лишь тоненькая кожура не давала ей развалиться и что шпага, все время сидевшая в горле, хочет выскочить наружу. Он нагнулся над бортом, и его вырвало в воду. Немного погодя ему стало лучше, он стал искать, чем бы ему грести. На дне челнока лежала доска, ее можно было использовать вместо весла, если грести осторожно. Силас опустил один конец доски в воду и стал медленно подгребать к берегу. На мели он выскочил из лодки прямо в воду и побрел к берегу, а челнок поплыл дальше. Эту старую развалюху прятать не стоило, он даже ни разу не оглянулся на нее. Выбравшись на берег, он мелкой рысью потрусил в ту же сторону, откуда приплыл. Он должен был вернуться в деревню и найти свою лошадь.
К вечеру, когда Силас, сокращая путь, шел через низину, он вдруг увидел девчонку, которая сидела и доила козу.
«Молоко… — подумал он. — Как бы я сейчас выпил молочка!» И, раздумав идти прямиком к деревне, он подошел к девочке и спросил, не даст ли она ему немного молока.
Девочка застыла на месте от испуга, но не повернула головы, чтобы взглянуть на него.
— Не дашь ли мне немножко молока, когда кончишь доить? — спросил он еще раз, решив, что она не расслышала его слова.
— А кто ты такой?
— Один из тех человечков, что вылезают летом из дупла, — весело выпалил Силас.
Он не мог понять, почему она все еще сидит, не оборачиваясь. Решив, что она дурачится, он толкнул ее в бок, отчего волосы у нее свесились на лицо.
— Я пить хочу, — нетерпеливо сказал он, заходя сбоку.
— Ступай своей дорогой, — ответила она и повернулась к нему затылком, — мне не велено разговаривать с незнакомыми.
— И поэтому ты повернулась ко мне спиной?
Девочка поднялась на ноги.
— Домой пойду.
— Пойдешь, только погодя, — сказал он и бесцеремонно схватился за ручку ведра. — Сначала я выпью чуть-чуть.
«Молока в ведре много, — подумал он, — не беда, если я сделаю пару глотков».
— Я маме скажу, — прошипела девчонка.
