— Есть у меня подозрение, — признался Натан, — что друиды похитили мальчишку, чтобы наш с ними сомнительный диалог продвигался в нужном направлении.
— Ничего подобного, — возразила девушка. — Вы как будто первый день знаете крошку. Не завидую тем, кто его похитит. Он сам нырнул в портал и даже не отрицает это. А Савка… он бы близко не подошел к Эрнесту, если б тот не рухнул без сил. Савка буквально нес его на руках до кровати. Натан Валерьянович, малыш сказал, что сыграл в финале пять сетов. Разве такое бывает? Чтобы такие малявки, как он… Пять сетов даже взрослые мужики не на каждом турнире играют. Вы верите, что мальчику девяносто лет?
— Я слышал про двести сорок.
— Ну да, версии меняются, — согласилась Юля, отплевываясь от чесночной шелухи. — Женя сказал, что инохроналы, меняя возраст в порталах, лишаются памяти.
— Эрнест не инохронал.
— Тогда я не понимаю вообще ничего.
— Теперь я сам ничего не понимаю, — признался профессор.
«Чесночные» слезы потекли из глаз Юли. Девушка налила себе еще джина, чтобы погасить «пожар», и твердо решила завтра за руль не садиться.
— Раньше он учиться не хотел, говорил, все равно в голове не держится. Теперь и тренироваться не надо. Он и так играет в турнирах, ой!.. — вскрикнула Юля, пролив джин на коленки. — Мирослава нам не простит, если бестолковая дубина из него вырастет. Он пишет по-русски с ошибками, за которые первоклассникам ставят двойки. Я уже молчу про английский.
— Русский ему не родной, — заступился за крошку Натан.
— Отдать его во французскую школу? Думаете, что-то изменится? Вот… — Юля подобрала с пола тетрадку по математике. — Даже в собственной фамилии две ошибки: «Ваноградоф». Видели такое?
Натан Валерьянович изучил тетрадь.
— В соответствии с французской транскрипцией его фамилия пишется именно так.
— Но вы ведь сто раз ему показали, как надо писать. И он сто раз все забыл.
— Неважно, Юля. Он может забыть свое имя, но вспомнить уроки Гурамова, которые даже нам с тобой кажутся сложными. Иногда он не может сложить простейшие числа, но объясняет мне такие сложные вещи, которых ребенок и знать не должен. Он не инохронал, он дезориентированный во времени человек, и его желание найти дольмен вполне логично.
— Дольмен даст ему возможность выбирать турниры, в которых ему по силам всех обыграть. Вот увидите, именно этим он и займется.
— Дольмен даст ему выбор, — предположил профессор. — Мальчишка бесится оттого, что однажды был взрослым, и не может вычеркнуть это из памяти. Ему некомфортно в том возрасте, в котором он вынужден находиться сейчас. А может быть, кто знает, он помнит себя и девяностолетним дедом. Он не рассказывает нам об этом, потому что мы не верим ему. Точнее, делаем вид, что не верим. Хотим приучить ребенка к мысли, что в обществе, в котором он будет жить, не принято обсуждать эти темы. От этого он только больше чувствует одиночество. Нам, нормальным людям, продуктам своей судьбы, проще наказать и запретить, чем понять.
— Ничего он не помнит, — возразила девушка. — Чтобы что-то вспомнить, нужно сделать над собой усилие. А он не привык. Если он что-то и вспоминает спонтанно, то только потому, что вы его провоцируете. Вы рассказали, что Гурамов учил его биологии. Сам он не вспомнил бы даже таблицу умножения.
— Эйнштейн тоже не помнил таблицу.
— Граф не Эйнштейн. Он убежденный неуч. Биология ему нужна для того, чтобы уклоняться от допинг-тестов, а физика времени — чтобы избегать серьезных соперников. Этот мистер «первая ракетка мира» даже алфавит не может запомнить. В кого он такой? Вы говорите, на Мирославу похож. Мирослава совсем не такая.
— Такая же, — махнул рукою Натан, — но не о ней сейчас речь. Кажется, я начинаю понимать, что происходит с Эрнестом. Память нормального человека иллюзорна, что бы там не говорили о ней друиды. Мы проживаем гораздо больше, чем помним о жизни и о себе. Мы, люди судьбы, помним то, что нам написано нашей программой. Эрнест, в отличие от нас, родился свободным, но не знает, как жить со своей свободой. Мирослава отправила его к нам, потому что никто, кроме нас, не поможет ему разобраться в себе. Но мы видим жизнь совершенно не так, как Эрнест, поэтому конфликт неизбежен. Он человек новой расы. Может быть, первый на Земле. Ему труднее всех.
— Если когда-нибудь на Землю придет поколение таких, как Эрни, я не хочу дожить.
— Когда они придут, здесь начнется самое интересное. Люди, которые не продвигаются по жизни из прошлого в будущее, а воспринимают ее как целое, с начала и до конца. Они будут относиться иначе ко всему на свете. Ни один стереотип не устоит перед ними.
— Тупицы не любят учиться, поэтому не имеют стереотипов, — возразила Юля.
— Им совершенно неважно, разбросаны вещи в комнате или нет, потому что они не видят беспорядка у себя под ногами. Их головы заняты идеями иного порядка.
— Потому что они грязнули.
— Люди, которые живут в иллюзорных мирах также легко и свободно, как мы в своих представлениях о едином, неповторимом миропорядке…
— С признаками шизофрении, вы хотите сказать?
— Люди, которых не пугает время, а значит, старость и смерть для них как опасность, не существуют.
— Привидения во плоти.
— Юля, это раса, которая сможет жить и обходиться без концепций достижения справедливости, на которой помешались друиды. Раса, которая придет в этот мир естественным образом, как положено всему живому. Она не будет вымучена, выведена в закрытых лабораториях…
— Хорошо вам рассуждать, Натан Валерьянович! Первое, что они сделают, когда придут на Землю, загонят нас на корабль и вышвырнут в космос. Будем лететь и радоваться, что не прибили.
— Мы будем радоваться тому, что помогли этим необыкновенным людям понять собственную природу. Ведь без нас они с этой задачей не справятся.
— Никак, — согласилась девушка. — Это точно.
— Помнишь, я тебя учил, как надо себя вести, когда на Земле настанет последний день человечества? — спросил Валех.
— Помню. Надо надеть противогаз и упасть мордой в грязь, головой в сторону от ядерного гриба.
— Так ты пропустишь самое интересное. Ты не увидишь, как дьявольский огонь сметет с земли все бренное и нечестивое. Науке жить и умирать в слепоте успешно обучают в школе. Я учил тебя видеть.
— Когда на Земле настанет последний день человечества, я возьму удобное кресло, заберусь на самую высокую гору, и буду наблюдать, как дьявольский огонь сметает с лица земли все живое.
— Пока ты будешь тащить кресло на гору, все закончится. Науке устроиться в жизни с комфортом не учат нигде. Надо сразу родиться на высокой горе. Когда настанет последний день, там негде будет поставить даже одноногую табуретку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
