на судей. Затем Панда спросил меня, приходилось ли мне видеть подобные случаи, на что я ответил:
— Нет. Не приходилось.
После этого судьи уединились для совещания, а затем, когда нас вызвали вновь, король огласил свой вердикт — очень короткий. Доказано, провозгласил он, что имели место события, которые могли стать причиной возникновения у Масапо враждебного умысла против Садуко, ударившего последнего палкой. Таким образом, даже несмотря на состоявшееся примирение, возможный мотив для мести оставался. Однако, если Масапо и убил ребенка, нет никаких фактов, свидетельствующих о том, как именно он сделал это. Более того, младенец — его, короля, собственный внук — умер от неизвестной болезни, но болезнь эта очень похожа на ту, которая унесла жизни еще нескольких человек, встречавшихся накануне смерти с Масапо; ею же заболел и сам Садуко, но, к счастью, ему удалось от нее оправиться. Все сказанное представляет собой серьезные улики против Масапо. Тем не менее без полного доказательства вины последнего ни король, ни суд не хотят выносить приговор. Поэтому они решили обратиться к услугам какого-нибудь известного ньянги, из числа тех, кто живет достаточно далеко, чтобы не быть осведомленным относительно обстоятельств дела. Кого конкретно позовут, еще не решили. Когда выбор сделают и ожидаемое лицо прибудет, суд продолжится, а до тех пор Масапо будет находиться в строгом одиночном заключении. Под конец король попросил, чтобы белый человек Макумазан остался в городе до завершения суда.
Масапо увели, вид у него был весьма понурый. Все остальные попрощались с королем и разошлись.
Должен добавить, что за исключением приглашения ньянги, что, конечно, было примером чистого суеверия кафров, решение короля показалось мне обоснованным и справедливым, и оно очень отличалось от того, какое решение могли бы вынести Дингаан или Чака, имевшие обыкновение на основании даже более слабых доказательств истреблять не только обвиняемого, но и всю его семью, включая дальних родственников.
Минуло восемь дней. За это время я ничего не слышал о деле и не встречал никого, кто мог иметь к нему отношение, поскольку все это как будто сделалось «зила» — то есть тем, о чем не принято говорить. На девятый день меня пригласили присутствовать на процедуре «разоблачения». Какого же ньянгу, гадал я, избрали для этой варварской и кровавой церемонии? Далеко идти мне не пришлось, поскольку место для нее выбрали за оградой Нодвенгу, на том самом открытом участке земли, что лежал перед устьем долины, где располагался мой лагерь. Подойдя ближе, я увидел большое скопление народу, человек пятьдесят или больше, собравшихся вокруг небольшой овальный площадки, чуть более оркестровой ямы в театре. В первом ряду здесь сидело много знатных людей, мужчин и женщин, и в их числе я увидел Садуко, Масапо, Мамину и других; также среди них присутствовала и вооруженная стража.
Едва я успел присесть на свой складной стульчик, который нес за мной Скоул, как через ворота крааля вышли Панда и несколько его советников. Толпа приветствовала короля, дружно проревев «Байет!». Когда эхо крика затихло, в глубокой тишине прозвучал голос Панды:
— Приведите ньянгу. Пусть начинает умхлахло (то есть разоблачение колдуна)!
Последовала долгая пауза, а затем в распахнутых воротах появилась одинокая фигура, которая на первый взгляд едва ли выглядела человеческой, — фигура карлика с неправдоподобно большой головой, с которой свисали длинные, заплетенные в пряди седые волосы. Это был не кто иной, как Зикали!
Никем не сопровождаемый, почти совсем обнаженный, в одной лишь набедренной повязке, без привычных шаманских атрибутов, Зикали проковылял своей странной походкой, неуклюже переваливаясь, как жаба, мимо советников и остановился на открытом пространстве площадки. Здесь он медленно огляделся вокруг своими глубоко запавшими глазами, поворачиваясь на месте, пока наконец не уткнулся взглядом в короля.
— Чего ты хочешь от меня, сын Сензангаконы? — спросил колдун. — Немало лет прошло с тех пор, как мы виделись с тобой последний раз. Ради чего ты вытащил меня из моей хижины, меня, лишь дважды посещавшего крааль короля зулусов с тех самых пор, как Великий Черный (то есть Чака) сел на трон: первый раз — когда убивал буров тот, кто правил до тебя, и второй — когда меня привели, чтобы на моих глазах убить всех, кто остался от моих сородичей, отпрысков королевского рода ндвандве. Теперь ты призвал меня, чтобы и я последовал за ними в темноту, о дитя Сензангаконы? Если так, я готов, только сначала скажу несколько слов, которые тебе не понравятся.
Низкий раскатистый голос Зикали эхом отозвался в тишине; толпа замерла в ожидании ответа короля. Я видел, что буквально всем этот человек внушает страх, даже Панде — он беспокойно ерзал на своей скамье. Наконец король заговорил:
— Нет, Зикали. Кто бы захотел причинить вред мудрейшему и древнейшему в стране человеку? Тому, кто одной рукой касается далекого прошлого, а другой — настоящего. Тому, кто был стар и мудр еще в те времена, когда начинали жить наши деды. Нет, здесь ты в безопасности, ведь даже сам Черный владыка не осмеливался тронуть тебя пальцем, хотя ненавидел тебя и считал своим врагом. Что же до того, зачем тебя привели сюда, — назови причину сам, о Зикали. Нам ли учить тебя мудрости?
Дослушав короля, карлик разразился своим жутким смехом.
— Вот как! Королевский дом Сензангаконы наконец-то признает, что я все же обладаю мудростью. Что ж, не успеет еще все закончиться, как все вы убедитесь в этом.
Он вновь рассыпался зловещим смехом и продолжил торопливо, словно боясь, что его призовут объяснить свои слова:
— А где же плата? Плата где? Быть может, король беден и полагает, что старый ндвандве будет гадать задарма, как для своего друга?
Панда шевельнул рукой, и в круг, где стоял Зикали, вывели десять отборных телок, которых, по-видимому, держали наготове поблизости.
— Жалкие скотинки, — презрительно сказал Зикали, — не ровня тем, что мы выращивали до правления Сензангаконы. — Услышав его замечание, толпа изумленно ахнула. — Ничего не поделаешь, какие есть, я заберу их в
