персидским шахом. Так что Бернс съездил не зря, заслужив похвалу Окленда и Уэйда. Ему предстояло продолжить свою карьеру разведчика и дипломата вплоть до ее печального завершения.
Ну, а Виткевич провел в Кабуле еще около месяца, чувствуя себя там вполне комфортно. Эмир приблизил его к себе, подчеркивая свое желание установить союзнические отношения с Россией. Практически каждый день приглашал Яна во дворец, и тот говорил ему всякие приятные вещи о готовности Петербурга и Тегерана способствовать объединению Афганистана под началом кабульского правителя и защитить афганцев от Ранджит Сингха и Шуджи-уль-Мулька.
Вскоре в Кабул прибыл Мехрдиль-хан. В ходе переговоров, на которых наверняка присутствовал Виткевич, Дост Мухаммед-хан объявил о своей поддержке договора между Кандагаром и Тегераном.
В донесении Симоничу Ян подробно обосновывал свое мнение о стратегической важности Афганистана для России. Хотя эта страна, указывал он, не располагала природными богатствами и большую ее часть занимала «дикая пустыня», она примыкала к Индии и могла стать плацдармом для сдерживания британской экспансии. Народы, населяющие Афганистан, отмечал Виткевич, отличаются воинственностью и враждуют друг с другом, но если их примирить, они смогут противостоять «объединенным силам всей Индии». Англичане, заключалось, в полной мере отдают себе отчет в значимости Афганистана и не жалеют «ни денег, ни сил», чтобы закрепиться там[441]. Вывод напрашивался: если англичане так себя ведут, то русским следует поторопиться и не растерять появившиеся у них преимущества.
Ян пребывал в отличном настроении, чему, помимо дипломатических успехов, имелась еще причина. 19 апреля, то есть за неделю до отъезда Бернса, он получил весточку из Оренбургского края, от Даля. Это письмо было отправлено из Уральска (русский город в Оренбургском крае, теперь отданный Казахстану) еще 3 августа 1837 года, то есть понадобилось почти девять месяцев, чтобы оно дошло до адресата.
Отметим попутно некоторую специфику подобного рода почтовой корреспонденции, предназначенной дипломатам и прочим российским загранпредставителям. Изначально она адресовалась в Министерство иностранных дел, поэтому на запечатанном конверте было выведено: «Его превосходительству Милостивому Государю Александру Константиновичу Родофиникину»[442]. Обращаясь к директору департамента, Владимир Иванович писал, как положено, с соблюдением всех протокольных норм: «Прошу покорнейше доставить это письмо адъютанту Оренбургского Военного губернатора, Ивану Викторовичу Виткевичу»[443]. Как сказали бы нынешние чиновники по дипломатическому ведомству, «штабная культура» соблюдалась.
Таким образом, дальнейшие заботы о пересылке почтового отправления возлагались на Азиатский департамент. Подобная практика была характерна и для государства, возникшего на развалинах Российской империи, значительно позже описываемых событий. Советские люди, связываясь с родными или друзьями, работавшими в загранучреждениях, покупали самые обычные, дешевые конверты и в графе «адрес получателя» выводили «МИД СССР». Эти конверты попадали в вализы, которые дипкурьеры везли в соответствующие «точки» в соответствующих странах. Вот и Родофиникин передал письмо Даля такому же посыльному (термин «дипкурьер» тогда еще не изобрели).
Письмо Даля проделало долгий путь: Петербург – Москва – Тифлис – Тавриз – Тегеран – Кабул. Обратим внимание на последний отрезок. Афганистан был не такой «дикой» страной, как могли подумать в то время иные европейцы и русские, почта ведь доставлялась! Пусть не регулярно, с оказиями, но доставлялась. И как же был рад Виткевич, читая в крепости Бала Хиссар строки, написанные милым и сердечным другом!
Даль, конечно, не мог быть уверен, что его письмо, в конце концов, попадет в нужные руки, уж слишком большое расстояние разделяло их с Виткевичем, мало ли что могло произойти за время пути… И начинал свое послание такими словами: «…Не знаю, найдете ли Вы письмо мое, но на счастье посылаю»[444].
Из текста следовало, что письма Яна до Владимира Ивановича доходили, и он ценил внимание друга: «Спасибо Вам за непредание нас грешных забвению, что вспоминаете обо мне на Кавказе»[445].
Зная, что Виткевичу близко и дорого все, что происходило в Оренбургском крае (Ян как-то признавался другу: «…я жаждал известий из Оренбурга об наших делах в степи, хивинцах и житье-бытье тех, которые меня интересуют»[446]), Даль подробно описывал текущие события. Рассказывал о посещении края, включая Уральск, цесаревичем (будущим Александром II) вместе со своим воспитателем, поэтом В. А. Жуковским. Для местного люда это стало сенсацией и поводом, чтобы подать наследнику челобитные с разного рода жалобами и просьбами. Даль сообщал, что в Уральске несколько человек подали через наследника государю-императору некую просьбу, «переполненную страшным вздором», что «по тому делу» возникло «разбирательство» и т. п[447].
Поскольку Виткевича не могло не интересовать все, что происходило в Степи, Даль уведомлял, что там «все смирно» и многие племена просятся в российское подданство. Перечислялись в письме и прочие новости из провинциальной жизни, которые были небезразличны обоим друзьям.
Отправлял ли Виткевич ответные послания Далю с территории Афганистана, неизвестно. Если да, то они либо не сохранились, либо до сих пор «скрываются» на полках архивов. Но можно допустить, что Яну не подворачивались удобные оказии или же он был настолько поглощен переговорами с афганцами и связанными с ними непростыми проблемами и интригами, что было ему не до писем. Так или иначе, уже в апреле-мае 1838 года друзья Виткевича (не только Даль, но и Перовский) начали все сильнее о нем беспокоиться.
26 февраля Симонич переслал Перовскому рапорт Виткевича от 25 ноября и добавил от себя много добрых слов в адрес его адъютанта. Это сообщение дошло до адресата не ранее конца марта, а новая информация длительное время не поступала. Василий Алексеевич, переживавший за своего любимца, тревожил расспросами Родофиникина и Нессельроде. В письме министру от 3 мая 1838 года он указывал, что не имеет никаких сведений «об адъютанте моем поручике Виткевиче» и просил уведомить «о времени, к которому можно ожидать возвращения Виткевича»[448].
О волнении Перовского упоминал Зан в письме Ходкевичу[449].
Ответ Нессельроде не успокоил губернатора, ведь Карл Васильевич тоже не располагал какими-либо дополнительными данными. Написал, что Виткевич «благополучно совершает свое путешествие, последнее известие от него имеется из Кандагара, где он находился в конце ноября минувшего года», а что до времени его возвращения, «то сего как по образу его путешествия, так и по свойству возложенного на него поручения, даже приблизительно определить невозможно»[450].
В июле 1838 года дипломатическая канцелярия при Главноуправляющем в Тифлисе, то есть при бароне Розене, вернула Перовскому его письмо, адресованное Виткевичу[451]. История странная, особенно с учетом того, что письма Даля до Яна доходили. Хотя, возможно, не все…
Перовский поделился своим беспокойством с Дивовым. Тот пользовался большим влиянием в МИДе и вообще в
