— Про решетки тоже написал?
— Ну.
— Перепиши, — приказал Роман. — За решетки-то кого будут потом склонять на всех уровнях? Меня.
— Извини, не подумал. Ну, значит, он со связанными руками выбросился из вертолета при перевозке.
— Это уже лучше, — согласился Роман. — Кстати, мой вертолет отмыли?
Сердюк кивнул, зажав нос и страдальчески сморщившись.
— Как идет боевая подготовка? — спросил Роман.
— Занимаемся потихоньку. Слаживание пар, огневое взаимодействие. Народу маловато для серьезных-то дел.
— Зато какой народ, — сказал Роман. — Отборные бойцы. Со всего мира собирали. Я тебе ручаюсь, их не остановить. Это просто киборги.
— Не все, не все, — сказал Сердюк. — Халявщики тоже попадаются. Я сейчас смотрел книгу участников. Так некоторые записываются гостями, суки. На халяву проживание, питание, экскурсии. Ему намекают, мол, давай подтягивайся в лагерь. А он — «спасибо, я на сафари записался».
— Данные списал? Из какой организации?
— Данные списать мы всегда успеем, — Сердюк покраснел, — тут дело принципа. Я что хочу сказать. Народу не хватает…
— Ты не крути, не крути, — сказал Роман. — Такие вещи надо моментально фиксировать. Ну что ты смотришь?
— Что, прямо сейчас бежать и записывать данные этого козла, что ли?
— Прямо сейчас, — спокойно сказал Роман.
Он никогда не упускал случая лишний раз погонять подчиненных, лишний раз, как щенков, ткнуть их носом в лужицы мелких промахов.
— А вот и наши гости, — сказал Роман, увидев, как из-за поворота показался «Лендровер-Дискавери».
И снова душевный подъем охватил его. Он давно уже промышлял переброской машин, но в этот раз самолет должен был забрать автомобиль, предназначенный для него самого. И это была самая лучшая машина, вполне достойная американского гражданина, который хочет пожить какое-то время в Крыму. Он представил себе, как подъедет к самой воде, бесшумно опустит стекло и вдохнет морской воздух… А потом, вынырнув из прозрачной глубины с полной пригоршней драгоценных камней, он выйдет на берег и рассыплет их на капоте… Мечты, мечты. Крым был его детской мечтой. Ему обещали путевку в Артек — и обманули. Что ж, он всего добьется сам. Он будет жить в Крыму и собирать камни, о которых столько слышал в детстве. Кстати, а не прикупить ли нам Артек, если от него еще что-то осталось?
— Ты говорил, что их двое, а я вижу трех, — отвлек его Сердюк. — Два мужика и баба.
— Ну и что? — сказал Роман. — Ты работаешь вон с тем, в голубом костюме.
— А с бабой-то что делать?
— Что хочешь, — Роман пожал плечами. — Только не отдавай ее в лагерь. Ты списал данные?
— Тут такое дело… — сказал Сердюк. — Он не записался нигде. Анкету не заполнил. Вещей в номере нет.
— Так-так, — сказал Роман, глядя, как Кирсанов снимает свой белый пиджак и передает его Оксане, сидящей в машине. — Что еще?
— Он звонил в Ленинград, — сказал Сердюк и торопливо добавил. — Я уже распорядился, я уже послал ребят за ним, я уже знаю, куда он…
— Каких ребят, кретин? — Роман даже зажмурился от ярости, прежде чем выкрикнуть: — Сам! Сам найди, сам доставь! Живым или мертвым!
Кажется, он закричал слишком громко. Оксана оглянулась и, наверно, увидела Романа, хотя он стоял, скрываясь за «хаммером». Опустив голову, она быстро прошла за Кирсановым в вестибюль отеля и скрылась за пыльным стеклом. Василь в своем неизменном голубом костюме и шляпе остался возле машины, белоснежной тряпочкой протирая фары.
— Хорошо, хорошо, — сказал Сердюк. — А с этими как?
— Выполняй приказ. А эти никуда не денутся. Их я пока развлеку, — сказал Роман Старицын. — Погоди, не суетись. Хочу, чтобы ты осознал. Этот мужик из Ленинграда прибыл сюда не загорать. У него есть заказ, и он его постарается выполнить. А заказали ему… Знаешь, кого? Меня и тебя.
— Меня-то за что? — спросил Сердюк. — В смысле, я человек маленький.
— Ты ключевая фигура, — сказал Роман внушительно, проглотив возмущенное «ах ты, падла, меня, значит, ЕСТЬ ЗА ЧТО?!». — Ты отдаешь приказы людям, и они их выполняют. От тебя зависит боевая функция. И наши враги это знают.
— Все, Рон, я осознал. Задачу понял. Достану гада из-под земли.
— Не суетись, я сказал, — перебил его Роман Старицын. — Подключай всех. Все группы. Мальчики застоялись без дела, так пускай развлекутся на прочесывании. Прямо сейчас забирай всю охрану из отеля, мне оставишь двоих. Вертолеты тоже задействуй.
— Один вопрос, — Сердюк поднял палец. — Как он выглядит? Какие на нем могут быть документы?
— Он может выглядеть как Дед Мороз или как Снегурочка, — сказал Роман. — У него могут быть документы на имя капитана Сердюка. Нет, Серый, ты все-таки не осознал еще…
— Да осознал я, осознал. Караулы тоже подключать?
— Тоже подключать. Надо обшарить каждый кустик. Не найдешь засветло, ищи ночью.
Сердюк густо покраснел. Роману Старицыну уже был знаком этот симптом. Кровь била Сердюку в голову, когда он хотел, но не мог что-то сказать. Конечно, сейчас он хотел возразить Роману. Наверно, у него было какое-то свое мнение насчет прочесывания в непроходимом лесу, тем более ночью. Наверно, он не мог побороть слепое преклонение перед уставами караульной службы. Наверно, у него были десятки других возражений — но все их придется привычно засунуть себе в жопу. Он не мог возразить Роману Старицыну. Потому что каждый, кто возражал Старшему Координатору класса «А», мог оказаться Опасной Личностью. И Сердюк сказал то, чего и ждал от него Роман.
— Есть, Рон. Будет сделано, Рон. Разрешите идти?
— Вперед, Серый, — подбодрил его Роман, — нас много, а он один.
Глава 22. Рафтинг, дайвинг и петтинг
Устроившись поудобнее на свернутом пончо, опираясь спиной на колесо «тойоты», Гранцов изучал тетрадки, иногда бросая быстрый взгляд вдоль реки.
Первая тетрадка была почти вся залита какой-то бурой дрянью, прочесть можно было только несколько строк. Зато на задней странице обложки сохранились таблица умножения, «цена 5 коп» и ГОСТ-12…(0 или 9?)…63–75.
Ну и что? Это еще не русский след. Мало ли советских тетрадок разлетелось по свету в пионерских посылках.
Вторая тетрадка оказалась розовой, в четких голубых клетках на белоснежной гладкой бумаге, на задней странице обложки можно было прочитать: Artikel Nr. 57 436 352 EVP 1,75 M. Наверно, сделано еще в ГДР, решил Гранцов, раскрывая тетрадь.
Все записи в ней велись, безусловно, одним человеком. Но почерк со временем менялся — он становился крупнее, буквы начинали вываливаться из клеток, и строчки свисали вдоль полей. Это был дневник молодой женщины, и ее воспоминания смешивались с фантазиями и сиюминутными заметками.
«Май или июнь, 1986. Я нанесла эмоциональный вред мужу и опустила свой эмоциональный тон до отрицательного уровня.
Лестничная клетка, мы стоим перед закрытой дверью нашей квартиры. Замок испортился, муж не может его открыть. Ночь, мы вернулись из гостей, был какой-то праздник, муж пьян. Он предлагает провести ночь в баре аэропорта, как в студенческие годы. Я ничего не отвечаю, сажусь на пол. Он становится на колени, просит поехать с ним. Я говорю, что он может делать что угодно, а я ухожу ночевать к соседке. Он уходит. Я иду к соседке. Там гости, трое мужчин и две женщины. Все пьяные. Муж соседки запирается со мной на кухне. Мы с ним спим. Это происходит как бы не со мной. Я словно смотрю эротическую кассету. Мы делаем это на столе, на подоконнике, на полу среди пустых бутылок. Утром муж соседки перелезает с крыши в нашу квартиру и открывает дверь. Мы с ним еще раз спим у нас дома. Муж возвращается днем. Он всю ночь бродил по городу, пытался переночевать на вокзале, его там обворовали.
Если бы я поехала с ним в аэропорт, ничего не случилось бы. Я сознательно опустила мужа до уровня затаенной обиды.
Мой собственный уровень в тот момент, скорее всего, можно оценить как удовлетворенность. Предыдущий уровень — скука. То есть я подняла свой эмоциональный тон, а тон мужа опустила, результатом чего стала тревога, то есть мой окончательный эмоциональный тон оказался резко отрицательным».
«Август, 1987. Я причинила эмоциональные страдания своей матери.
Ночь, телефонный звонок. Это звонит муж из стройотряда. Он просит встретить его на вокзале, у него будет много вещей. У меня в этот день семинар по дзэн-буддизму. Но я ничего ему не говорю про это и обещаю встретить. Тут же звоню своей матери и объясняю ей ситуацию: мне надо вести семинар, а она могла бы встретить поезд. Однако мои логичные аргументы не доходят до сознания матери. Вместо того, чтобы выслушать меня и помочь, она обрушивает на меня нескончаемые обвинения. Я пытаюсь ей объяснить, что интересы большого числа людей выше частных интересов одного человека, но она меня не слушает. Как назло, она услышала недовольное ворчание Ильи, который проснулся от всех этих полуночных дискуссий. Это не могло не дать ей еще один, сокрушительный, повод для обвинений. В конце концов я сказала, да, я блядь, я плохая дочь, но я твоя дочь, это ты меня сделала такой. И положила трубку, не дав ей произнести даже слова в ответ. Как выяснилось, ночью она даже вызывала «скорую», у нее были проблемы с сердцем.
