нам винтовку, пулемет, гранату…»[749] Военная самоорганизация рабочих – прямая отсылка к самому романтическому этапу истории большевистских вооруженных сил – периоду Красной гвардии 1917 г. и сменившей ее в начале 1918 г. Красной армии. Добровольность зачисления в отряды Красной гвардии в 1917 г., безусловно, принималась в расчет и ополченцами 1941 г. К выборности командиров, пришедшей из революционной эпохи, также повсеместно прибегали в Москве, Ленинграде и многих других городах при нехватке кадровых командиров. Правда, если в последующем военное ведомство присылало кадрового командира, то выборные командиры безропотно уступали им свое место.
В Ленинграде – «колыбели революции» и родине Красной гвардии – историческая связь ополчения с красногвардейским наследием оказалась наиболее крепкой. Она подчеркивалась и преемственностью организационных форм (производственный принцип комплектования), и символически (например, трем ленинградским дивизиям присвоили гвардейские наименования задолго до того, как возникла идея удостаивать ими наиболее отличившиеся части Красной армии). Упомянутый опыт выборности командиров здесь особенно казался перспективным, к тому же в ЛАНО был острейший дефицит командных кадров. «Мы должны помнить уроки Гражданской войны… – говорил на совещании с политработниками заведующий военным отделом ЛГК ВКП(б) А.И. Верхоглаз. – Пусть это будет рядовой боец, но, если он имеет сметку, его можно назначать на должность командира. Наша армия даст ряд новых командиров»[750]. При формировании в последней декаде августа 1941 г. ополчения второй волны – 77 рабочих батальонов для обороны городских кварталов – выборность командиров и политсостава всех звеньев путем открытого голосования всех бойцов, была принята как организационный принцип и одобрена Главнокомандующим Северо-Западным направлением маршалом Советского Союза К.Е. Ворошиловым и партийным руководителем города А.А. Ждановым[751]. Сталину даже пришлось пресечь «революционное творчество» ленинградских властей, запретив выборность командиров в рабочих батальонах («Это не правильно организационно и вредно политически»)[752], после чего их стали подбирать военкоматы.
В целом связь с революционными красногвардейскими корнями у городских ополчений 1941 г., безусловно, была живой и естественной. Она проявилась не только в риторике, но и в массе практических шагов, на низовом уровне повторявших революционный опыт. Пропаганда русских ополчений носила несколько ходульный характер и, судя по всему, глубоко не затрагивала души рабочих и служащих, записывавшихся в ополчение и в истребительные батальоны.
Разумеется, оба идеологических потока не могли в какой-то момент не сойтись воедино: «Ополченец оружье берет, / Как в году девятнадцатом выйдя в поход. / Как в великий двенадцатый год!»[753] В клятве (присяге) рабочих-ополченцев Московского тормозного завода им. Л.М. Кагановича все исторические вехи слились в континуум. «Русское народное ополчение в 1612 году разгромило польских интервентов, – говорилось в клятве. – Русская армия при поддержке народного ополчения разбила в 1812 году Наполеона. Героическая Красная армия, доблестный Военно-морской флот, отважные соколы сталинской авиации с помощью народного ополчения и сейчас разгромят врага…»[754] На местах этот базовый героический нарратив приумножался местным колоритом, например, историческими боевыми традициями донского или кубанского казачества[755], которые подверстывались под задачи текущего момента.
Активная фаза общесоюзной пропагандистской кампании по формированию частей народного ополчения довольно быстро сошла на нет. Уже со второй декады июля упоминания народного ополчения в центральной и тыловой региональной прессе стали единичными, за исключением нескольких региональных газет, продолжавших освещать дела ополчения и в течение всего лета 1941 г.[756] После значительного перерыва публикаций об ополчении, 23 августа 1941 г. неожиданно в «Правде» вышла передовица «Народное ополчение – могучий резерв Красной армии»[757]. Появление статьи было вызвано критическим положением под Ленинградом, готовившимся к уличным боям, для чего создавалось восемь десятков рабочих батальонов – слабо вооруженных формирований, не имевших профессионального командного состава (командиры выбиралась бойцами). Передовица «Правды» предложила модернизированную, по сравнению с началом июля концепцию всенародной борьбы с агрессором, учитывавшую определившуюся роль ополчений во многих регионах как резервных или запасных частей для действующей армии, а также появление на линии фронта «субополченческих» рабочих формирований. Теперь народное ополчение «следует непосредственно за Красной армией, это ее первая опора, ее богатейшие резервы». Правда, здесь же отмечалось, что «некоторые части [народного ополчения] уже покрыли себя боевой славой». Интересно положение в этой конструкции рабочих подразделений – формирований, по версии «Правды», вовсе гражданских, уже не маскирующихся под воинскую часть – и в этом их отличие от ополчения («В окопах, рядом с красноармейцем в стальной каске, лежит бухгалтер в фетровой шляпе, слесарь в потрепанной кепке, милиционер в фуражке, моряк в бескозырке…»). Рабочие отряды «следуют за народным ополчением», являясь уже его «могучим резервом»[758].
Такая глубоко эшелонированная система резервов, «созданная» «Правдой», могла бы показаться внушительной и надежной, если не знать действительную боевую мощь как рабочих отрядов, так и ополчения.
Статья в «Правде» 23 августа 1941 г. стала «последним аккордом» пропагандистской кампании, посвященной народному ополчению. В дальнейшем локальные кампании в региональной прессе сопровождали местные ополченческие формирования по мере их возникновения.
Социально-правовое положение и денежное довольствие добровольцев и ополченцев
Накануне Великой Отечественной войны не существовало нормативной базы, которая бы регулировала прием в Красную армию и прохождение службы добровольцами. Строго говоря, легендарные добровольцы лета 1941 г. оказались вне правового поля. Но огромный масштаб добровольческого движения настоятельно требовал правового урегулирования положения добровольцев в советских вооруженных силах и в военизированных формированиях. Стройная законодательная база в этой области сложилась не сразу. В первые недели войны было издано несколько документов нормативного характера, из которых следует выделить постановление Государственного Комитета Обороны № 10сс от 4 июля 1941 г. «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения» и постановление Совета Народных Комиссаров № 1902 от 28 июля 1941 г. «Об обеспечении добровольцев, вступивших в части войск действующей Красной армии»[759] (Приложение 12).
Первый документ, уже неоднократно цитируемый в этой книге, первоначально носил частный характер, что следует из его наименования: он относился к ополчению Москвы и Московской области. Однако раздел документа, касавшийся социальных гарантий ополченцам и их семьям, немедленно был распространен и на Ленинградскую армию народного ополчения. Далее положение о зарплатах ополченцев постепенно было распространено и на другие регионы. Таким образом, «социальный» раздел постановления ГКО № 10сс, в отличие от его организационных положений, носил всеобщий характер.
Хотя прямо об этом не говорилось, но очевидно, что постановление ГКО № 10сс декларировало временный характер народного ополчения, из которого вытекал особый юридический статус ополченца: за ним сохранялось среднее содержание по месту работы или стипендия (для студентов). В разделе 9 постановления ГКО № 10cc говорилось: «Во все время нахождения мобилизованного в частях народного ополчения за ним сохраняется содержание: для рабочих – в размере его среднего
