Валери приглаживает волосы назад, затем кладет когти на бедра.
— Я пришла предупредить тебя. Мы полагаем, что за вами следит один из ваших людей. И что он может попытаться причинить вред тебе или, может быть, даже Чарли.
— Ни хрена себе, Шерлок, — я прислоняюсь к дереву и ставлю ногу на кору. — Что еще у тебя есть?
— Ты знаешь?
— Конечно, я знаю.
— Тогда ты ей все расскажешь.
Я избегаю взгляда Валери.
— Я пытаюсь.
Она смеется. Это быстрый и резкий звук, означающий, что ей совсем не смешно.
— Что ж, позволь мне дать тебе мотивацию. У тебя есть время до завтра, чтобы сказать ей, кто ты на самом деле, или это сделаю я.
Я отталкиваюсь от дерева и шагаю к ней.
— Я думал, ты не будешь вмешиваться.
— Планы изменились, — говорит Валери, вытаскивая сигарету и закуривая. — Скажи ей. Скорее. Позволь ей выбрать для себя, на чьей стороне быть.
Мой мозг лихорадочно работает. Я должен рассказать Чарли, и есть вероятность, что после того, как я это сделаю, она захочет уйти от меня как можно быстрее. Может быть, она побежит прямо в ожидающие объятия Валери. Это было бы не самое худшее в мире. Валери постарается защитить ее. Но она не может сделать то, что сделал бы я, не пойдет на те же крайности, чтобы защитить Чарли.
Она не любит ее так, как я.
Но если Чарли не подпустит меня после того, как я скажу ей правду, Валери может быть моим единственным вариантом для обеспечения безопасности Чарли. Хотя для того, чтобы Валери это сделала, я должен ей все рассказать.
— Чарли подписала контракт, — признаюсь я.
Сигарета Валери падает на землю. Ее глаза мечутся по сторонам, как у сумасшедшей.
— Я так и знала. Я, черт возьми, знала это. Вот почему она выглядит по-другому. Не так ли?
Я киваю.
Она шагает вперед и назад без остановки, бормоча что-то себе под нос. Когда она проходит мимо меня в третий раз, я хватаю ее за руку.
— Валери, — я не могу поверить в то, что собираюсь сказать, что собираюсь сделать. — Работай со мной. Вместе мы сможем защитить ее.
Она вырывает свою руку из моей хватки.
— Работать с тобой? — рычит она. — Ты с ума сошел. Ты — долбанный псих. — Она крутит пальцем у виска. — Мы никогда не будем работать с одним из вас. У нас есть стандарты. Морали. То, о чем вы, демоны, даже не задумываетесь. Думаешь, я куплюсь на то, что она тебе небезразлична? Что ты не скажешь и не сделаешь все что угодно, чтобы получить повышение? Ты ведь сам это сказал, не так ли? — Валери фыркает. — Я могу защитить Чарли, и мне определенно не нужна твоя помощь.
Я бросаюсь на нее и перекидываю ее через плечо.
— Данте, — кричит она из-за моей спины, — Не смей.
Я резко поворачиваюсь и ставлю ее на землю.
— Забудь все, что я сказал. Я не позволю, чтобы с ней что-нибудь случилось. Я уж лучше умру первым. Я готов умереть, снова.
Лицо Валери меняется. Оно смягчается, как будто она видит что-то, что не замечала раньше.
— Скажи ей, или это сделаю я.
Это последнее, что я слышу, прежде чем нахожу тропинку и иду обратно к Чарли. Я замечаю, что она ждет у входной двери, и быстро заключаю ее в объятия.
Целуя ее в макушку, спрашиваю.
— Готова идти?
Чарли оглядывается по сторонам, словно хочет пожелать Блу и Аннабель спокойной ночи. Не заметив их, она оглядывается на меня и нерешительно кивает.
Я обнимаю ее одной рукой и открываю дверь. Я уже собираюсь выйти во внутренний дворик, когда вспоминаю, что стою босиком. Вернувшись внутрь, я роюсь в куче обуви, ища свои кроссовки. Я трачу всего лишь десять секунд на эту задачу, когда понимаю.
Их нет.
Я мечусь по дому в поисках кого-нибудь, у кого они могут быть. Никто не знает, и это меня не удивляет. Они были подписаны Дуэйном Уэйдом. А теперь их нет. Украдены. Мне хочется кричать, швырять вещи и, возможно, найти того Мэйса, о котором говорила Натали, и обливать из шланга каждого третьего человека, которого я вижу. Вместо этого я возвращаюсь к Чарли и кладу руку ей на плечо.
Когда мы подходим к «Элизабет Тейлор», Чарли спрашивает.
— Где твоя обувь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я прикусываю губу изнутри и делаю глубокий вдох.
— Это не важно, — говорю я. Потом целую ее в макушку и открываю дверцу машины.
Пока мы едем к дому Чарли, в машине тихо. Я чувствую, что она ждет того, что я начну разговор, но я просто не знаю, как сказать ей, кто я такой. Что это все моя вина.
Наконец она прерывает молчание.
— А что там было? В лесу?
Я смотрю на нее, потом снова на дорогу.
— Ты же знаешь.
— Один из них? — выдыхает она. — Один из тех плохишей?
Я киваю, и мое сердце сжимается, когда я слышу, как она называет моих коллег коллекторов… меня… плохими.
— Сколько их? — выдыхает она.
— Шесть.
— Кажется, не так уж много, — говорит девушка с облегчением. — А сколько здесь хороших? Таких, как ты?
— Я… я не уверен, Чарли.
Это правда, но мне становится все труднее отвечать на ее вопросы без лжи. И я действительно не хочу лгать ей. Уже нет. Я с нетерпением жду ее следующего вопроса, гадая, как мне от него увернуться. Как долго я еще смогу это делать.
— Я была так взволнована танцами, — шепчет она, глядя в окно. — Теперь это кажется таким незначительным. Ну, ты понимаешь?
— Ты нашла билеты, — я беру ее за руку.
Ее глаза остаются прикованными к пассажирскому окну, наблюдая за тем, как мир летит слишком быстро.
— Да.
Я не могу вынести поражения в ее голосе. Восемь дней назад Чарли волновалась только о том, надеть ли ей в школу фиолетовые или розовые джинсы. Теперь она борется с контрактом души, который я подтолкнул ее подписать, боясь, что неправильные люди заберут ее душу.
— Мы пойдем на танцы, — говорю я, прежде чем успеваю осознать, насколько ужасна эта идея.
Она оглядывается.
— Да, конечно.
— Так и будет, — я сжимаю ее руку. — И когда все закончится, мы разберемся с тем, что должно произойти, чтобы сохранить твою душу в безопасности.
— Как? — спрашивает она. — Как мы можем быть уверены, что моей душе ничего не угрожает?
Я сжимаю челюсти, потому что боюсь того, как она отреагирует, когда я скажу ей. Я делаю глубокий вдох.
— Нам придется бежать, — когда она не отвечает, я продолжаю. — Нам придется долго бежать, Чарли. Очень долгое время. И тебе придется бороться с выполнением контракта. Это будет очень тяжело. Самое трудное, что ты когда-либо делала. — Я растираю вверх и вниз ее руку и наношу последний удар. — Ты не сможешь позвонить домой. Тебе придется попрощаться с бабушкой и друзьями.
Долгое время Чарли молчит. Она несколько раз кивает и сжимает мою руку. Я подъезжаю к ее дому и смотрю ей в лицо.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Да, — она смотрит на меня и улыбается. Потом ее голос срывается, и слезы катятся по щекам. — Я сделала это сама с собой.
Я заключаю ее в объятия, и она рыдает у меня на груди. Я знаю, что она сердится на меня, что где-то глубоко внутри она винит меня, а не себя. И она должна. Но сейчас ей нужно, чтобы я обнял ее. Так я и делаю. Я обнимаю ее столько, сколько она хочет. Я позволяю ей плакать до тех пор, пока ее голубые глаза не становятся красными и опухшими. Затем я приподнимаю ее подбородок и вытираю слезы с ее щек.
— Прости меня, Чарли.
Она кивает и давится слезами.
— Я не понимаю, — говорит она, — что произойдет, если я выполню условия контракта, если я не смогу сопротивляться боли?
— Я не уверен, — говорю я, и это правда.
Я думаю, что, поскольку я подписал контракт, ее душа будет скользить в меня. Тогда коллекторы попытаются украсть ее у меня или утащат обратно в ад, и убьют двух зайцев одним выстрелом. А еще есть сама Чарли. Как только ее душа покинет тело, я уверен, что босс даст зеленый свет ее смерти, и он может послать кого-нибудь, чтобы забрать ее. Я знаю, что убийство человека может вызвать войну, но ясно, что босс не хочет рисковать с Чарли, с тем, что может принести ее предназначение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
