Наряду с вымышленными персонажами в романе действовали и реальные исторические лица — цари, полководцы, генсеки, министры и ученые.
Интрига романа была столь же сложна, как пресловутый гордиев узел, а постоянные перемещения героев из одного тела в другое окончательно запутывали ситуацию. Например, герой по имени Игорь, для чего-то поменявшийся телесной оболочкой со своей возлюбленной по имени Татьяна, после целой череды умопомрачительных приключений, заставивших его превратиться в амебообразного инопланетянина, в следующий раз находил подругу уже в образе боевого слона царя Пора.
— Роман хорош еще и тем, что его можно с одинаковым интересом читать с любого места, — сказал Разломов. — И даже от конца к началу. Такая литература незаменима в дальней дороге.
— Мне все ясно! — категорически заявил Хаджиакбаров. — Не ясно только, при чем здесь Синдбад! Не нашел я там никакого Синдбада!
— Вай, а мы так ничего и не поняли, — честно признались обе восточные женщины, Зейнаб и Салимат. — Какой умный этот Бубенцов! Не человек, а прямо шах Сулейман!
— Не без этого! — многозначительно произнес Вершков, уже начавший входить в форму.
— Не мешало бы убрать некоторые чересчур откровенные сцены, — посоветовал Топтыгин. — Особенно в главе сто девяносто девятой, когда Иван, принявший образ маршала Ворошилова, совершает половой акт с Марией, вселившейся в тело генерала Гудериана. Очень уж лобовая метафора.
— Я, наоборот, считаю, что интимных эпизодов маловато, — возразила Элеонора Кишко. — Или у автора комплекс стыдливости, или он в этом вопросе недостаточно подкован. — При этом она искоси глянула на Топтыгина, опустившего очи долу.
— Пусть автор поделится творческими планами, — попросил Бармалей. — Когда мы ознакомимся с третьей книгой романа?
— Хоть сегодня, — скромно ответил Бубенцов. — В настоящее время я работаю над четвертой и пятой книгами.
Зейнаб и Салимат дружно издали печальный вздох, а Хаджиакбаров воскликнул:
— А там будет про Синдбада?
— Будет, — пообещал Бубенцов, слегка поморщившись.
— Плодовитый ты, братец! Небось у тебя вся станица в соавторах? — грубовато пошутил Чирьяков, которого концепция романа (первым человеком, оказывается был не Адам, а Иван, ну и так далее) вполне устраивала.
— А то! — ответил за Бубенцова Вершков. — Мне, например, сразу ясно, какую именно главу написал табунщик Анисим, какую счетовод Онуфрий, а какую бабка Глафира. Артельный подряд.
— Все бы хорошо… — глядя в потолок, сказал доморощенный эстет Балахонов. — Безусловно, такая литература тоже имеет право на существование. Но вот с философией, которой напичкан твой роман, не все обстоит гладко… И дело даже не в том, что всю эту философию ты украл у одного очень достойного человека. Алексей Толстой крал налево и направо. Что у Блаватской, что у Берроуза… Но он-то умел сплавить чужое со своим. А философия твоего романа похожа на кавалерийское седло, которое надели на корову. Причем на корову, саму по себе довольно удоистую. Я хочу сказать, что эта корова вполне могла бы обойтись и без седла.
— Я протестую! — пришел на выручку Бубенцову Чирьяков. — Я не знаю, что вы там имеете в виду, но если философские идеи изъять из романа, он сильно потеряет.
— В весе! — ехидно добавил Вершков.
Поскольку других серьезных возражений не поступило, роман был рекомендован к печати. В заключительном слове сам Верещалкин похвалил Бу бенцова и сказал, что «Синдбад» скорее всего будет представлен к литературной премии имени Самозванцева.
— Слушай, друг, а куда ты собираешься деньги тратить? — поинтересовался наивный Завитков. — Сорок печатных листов по тысяче рублей каждый… Это же получается две машины «Волга»!
— Куплю «бэтээр» для родной станицы, — признался Бубенцов. — Со строевыми лошадьми у нас туговато.
— Разве «бэтээры» продаются?
— На Кавказе все продается.
Поняв, что заседание закончилось и ничего интересного сегодня уже не случится, семинаристы толпой поперли к выходу.
Костя с ужасом понял, что про него просто забыли. Неужели все труды бессонной ночи пошли насмарку!
Расталкивая уходящих, он бросился к сцене, возле которой мэтры, оживленно переговариваясь между собой, ожидали, когда публика рассосется.
— Я рассказ принес! — обращаясь к Верещалкину, выпалил он. — Вы же сказали… Вы же обещали…
К чести директора ТОРФа, он обладал хорошей зрительной памятью, да и от слов своих отказываться не собирался.
— А-а, Жмуркин… — сказал он, переглядываясь с соратниками. — Так и быть, послушаем вас. Надеюсь, это не отнимет много времени.
Костя оказался один против Топтыгина, Чирьякова, Верещалкина, Кишко и Крестьянкиной — голый среди волков. Хорошо хоть, что Савлов вновь проигнорировал заседание семинара.
Чтение рассказа происходило в гробовой тишине, лишь изредка нарушаемой урчанием, доносившимся из желудка Чирьякова. Возможно, это давала о себе знать живая вода, недавно принятая почетным кроманьонцем. Никто ни разу не перебил Костю и никаким образом не выразил свои впечатления.
— Похоже, вы мои советы восприняли буквально, — сказал Верещалкин, когда Костя умолк. — Все есть. И техническая идея, и борьба за ее внедрение, и исторический фон, и оригинальная форма. Только рассказа нет. Это даже не юмореска. Это какая-то шуточка на уровне студенческого капустника.
— И смею заметить, шуточка весьма злая, — добавил Топтыгин. — Что вы имели в виду под политическими трудностями, которые могут возникнуть в результате сокращения посевных площадей под ячмень и эти самые… как их… фиги?
— Ничего не имел, — честно признался Костя.
— Так ли уж? — произнес Топтыгин с непонятной иронией. — А под Департаментом палачей, у которого раздуты штаты?
— Клянусь — ничего! Дело ведь происходит в Древнем Египте.
— Нам-то зачем голову дурить! Знаем мы эти Египты, в которых правят набальзамированные трупы. Намеки весьма прозрачные, — сказал Верещалкин. — Я про кукиш в кармане вчера упомянул, а вы в рассказ фигу вставили… Ловко! Вот ты, Элеонора, скажи, может подобный рассказ пройти через Главлит?
— С утра не может, — зевнула Элеонора. — А после обеда, когда они уже водочки откушают, вполне возможно.
— Следовательно, ты рекомендуешь его к печати?
— Не-е, — покрутила головой Элеонора. — Хватит с нас и одного Вершкова. Да и не люблю я рассказы, где нет ни слова про любовь.
Мало того, что Косте загоняли под лопатку нож! Так этот нож еще продолжали дергать и поворачивать в ране, причиняя все новые и новые страдания.
— А что это у вас такое? — Крестьянкина неожиданно потянулась к стопке «Вымпелов», которую Костя продолжал сжимать под мышкой.
— Так, ерунда… — пробормотал он. — Журнальчик один… Я в нем когда-то печатался.
— Посмотреть можно?
— Пожалуйста. — Он хотел сказать «подавитесь», но сдержался. Лично Крестьянкина ему ничего плохого пока не сделала.
Она тем временем бегло полистала журнал, передала его Чирьякову, а сама потянулась за новым. Скоро все углубились в чтение, тем более что «Вымпелов» хватало. Смелые допризывники, рожденные фантазией Кронштейна, оккупировали страницы восьми номеров подряд.
— Нормально! — захохотал вдруг Чирьяков. — Отменно сказано!
— А ведь и в самом деле ничего… — томно протянула Элеонора. — Забавно.
— Что же вы раньше молчали! — Топтыгин в сердцах даже хлопнул Костю журналом по голове. — Да это же не рассказы, а бриллианты! Школа Самозванцева чистейшей воды! Вот обрадуется старик! Живы наши традиции, живы!
— Поздравляю! — Верещалкин даже снял очки" чтобы получше рассмотреть Костю. — Талант! Сколько здесь рассказов?
— Восемь, — проронил Костя, все еще ощущая под сердцем холод стального лезвия.
— Опубликуем всем циклом! В ближайшем же сборнике…
ГЛАВА 12. ГЕНИЙ
Вскоре весть о том, что в навозной (или, если хотите, торфяной) куче семинара обнаружен бриллиант чистой воды, облетел Дом литераторов, вернее, те его этажи, где квартировали члены творческого объединения.
К Косте, почти официально названному наследником Самозванцева, потянулись с поздравлениями многочисленные ходоки, очевидно, рассчитывавшие на дармовое угощение. Однако Вершков впускал в номер только избранных. Так был отвергнут экспансивный Хаджиакбаров, заведомо безденежный Лифшиц и всем уже порядочно поднадоевший мученик здорового образа жизни Гофман-Разумов.
— Такую удачу надо отметить! — Вершков вел себя так, словно банкет был необходим лично Косте, а не кому другому. — Так и быть, гони монеты. Сбегаю, пока магазины не закрылись. А ты, наследничек, тем временем готовь тронную речь. Корону мы тебе потом из газеты соорудим.
Костя был до такой степени потрясен свалившимся на него признанием, что безропотно отдал Вершкову все оставшиеся деньги. Едва тот скрылся, как в дверь вновь постучал Гофман-Разумов.
