– Да, действительно, наглый тип к тебе прицепился. А осколки зачем поспешил убрать?
– Я их не убирал, – возразил Макрицын.
– Как же так получается, Еврухерий? Ты будильником банку разбил, а осколки не убирал, но их под кроватью нет. Сами, что ли, разбежались?
– Действительно, странно получается, – согласился Макрицын. – Может, мерзавец их с собой прихватил?
Шнейдерман с сочувствием посмотрел на товарища ипроизнес задумчиво:
– Все может быть… Ладно, давай утром поговорим. Сейчас надо поспать немного.
Еврухерий согласился и ушел в спальню, а Шнейдерман скрючился на софе. Поспать ему не суждено было: едва мозг стал отключаться, сильный шум и крики Макрицына вернули Боба Ивановича в состояние бодрствования.
– Убью! – орал Макрицын и колотил гвоздодером по чугунной батарее системы центрального отопления. – В тепло захотелось?
Шнейдерман влетел в комнату.
– Он опять здесь! Вон, в банке за батареей примостился. Убью, сволочь! – надрывал голос Еврухерий и, продолжая испытывать нервы соседей, еще несколько раз ударил по батарее, пока Боб Иванович не отобрал гвоздодер.
– Оставь его, пусть играет, – попытался разрядить обстановку Шнейдерман. – В конце концов, он же не нападает на тебя. Поиграет, устанет, тогда я и изловлю его, чтобы в милицию сдать. Договорились?
– Черта с два! – заорал Макрицын. – Я его прямо сейчас убью!
– Убивать нельзя, – возразил соратник. – Потом ведь не докажешь, что действовал в пределах допустимой самообороны.
Еврухерий отошел от кровати и заявил:
– Я тогда прямо сейчас милицию вызову.
– Не стоит, – ответил Шнейдерман.
– Почему?
– Не поймут они тебя, Еврухерий. К тому же, думаю, соседи уже и так вызвали.
Боб Иванович ошибся: милицию никто не вызвал. А случилось так потому, что все квартиры, имевшие общие стены или потолки с жилищем Макрицына, сдавались внаем неофициально. И при контакте с правоохранительными органами неминуемо всплыла бы правда о нарушении каждым из них главного закона московской жизни.
В соответствии с оным потребители московского воздуха делились на категории. К первой относились граждане, имевшие московскую прописку. Так называемая каста неприкасаемых. Вторая категория обитателей столицы тоже обладала пропиской, но временной. Жили они неплохо, но временное всегда заканчивается и не всегда продлевается. Во всяком случае, бесплатно. К третьей категории относились так называемые «учтенные», которым разрешалось пребывать в столице временно. Сей статус выдавался исключительно гражданам близлежащих стран. Среди соседей Макрицына вышеперечисленными привилегиями никто не обладал, следовательно, находились граждане в Москве нелегально и готовы были терпеть все, в том числе и безуспешные попытки ясновидящего разобраться с Семеном Моисеевичем при помощи гвоздодера.
– Его нет! – вновь завопил Макрицын и выбежал из спальни, рванув к входной двери. Проверив замки, сообщил товарищу:
– Все закрыто, значит, спрятался.
Шнейдерман, сидя на софе, слышал шум, доносившийся из спальни, но вмешиваться не стал – ему было очень грустно.
Еврухерий с физиономией, имевшей выражение полной растерянности, сел наконец рядом с Бобом Ивановичем и в сердцах произнес:
– Ничего не понимаю! Как мог уйти незамеченным? Причем не в первый раз уже. Может, в окно выпрыгнул?
Второй человек в партии печально посмотрел на Макрицына и стал уговаривать его лечь спать. В конечном счете ему это удалось.
Еврухерий встал первым, чувствуя себя разбитым, чему в очередной раз немало удивился. Дело в том, что в последнее время подобное свое состояние он отмечал часто, но объяснить не мог. А ведь спать ложился не позже десяти вечера, просыпался же не рано. Бессонницей вроде не страдал, снов не помнил, тем более странным и непонятным казалось ему участившееся чувство недосыпа.
Ясновидящий отправился в ванную комнату, на ходу протирая глаза. Спящий на софе Шнейдерман был замечен им по возвращении в зал. От неожиданности Макрицын чуть было не заорал и в полном недоумении сел на стул напротив. Как прошел вчерашний вечер, он помнил отчетливо, но общения с соратником не припоминал. Наличие Боба Ивановича в квартире представлялось мистикой. Еврухерий зажмурился, интенсивно растер виски, потряс головой. Открыв глаза, обнаружил, что Шнейдерман не исчез, а только перевернулся на другой бок. «Пусть спит. Проснется, тогда и поговорим», – решил хозяин квартиры и направился на кухню. И тут позвонила Виолетта.
– У меня, еще спит, – лаконично сообщил ей Макрицын.
– Привет, Макрица! – раздался голос «сына восьми народов». – Уже не сплю.
– Привет! – Еврухерий повернулся к гостю. – Ты как тут оказался?
От неожиданности вопроса Шнейдерман сел на софе, не зная, что и сказать. «Наверное, ничего не помнит, если такой вопрос задал», – подумал Боб Иванович. Может быть, ему стоило сказать всю правду, а может, он поступил правильно, ответив так:
– В гостях я вчера был недалеко от тебя. Ну, выпил, как водится. Захотелось тебя повидать. Позвонил в дверь – не открываешь. Смотрю – створка приоткрыта. Я зашел. У тебя свет везде горит, сам спишь. Посидел немного, разморило меня в тепле, в сон потянуло. Позвонил Виолетте, предупредил, что у тебя заночую. И уснул.
Ответ устроил Макрицына, но он удивился, что забыл дверь закрыть.
– С каждым бывает, – успокоил его Боб Иванович.
– Со мной не бывает. За всю жизнь ни разу не было! – заявил Еврухерий. – Завтракать будешь?
Шнейдерман был голоден.
Вечером того же дня Шнейдерман сидел дома у Вараниева, рассказывая ему о ночном приключении.
Глава семнадцатая
– Смею заметить, ваши не знавшие за последние тридцать лет ремонта, даже косметического, сорок два с половиной квадратных метра, уважаемый, произвели на меня весьма удручающее впечатление, – стоя с ключами перед входом в свою квартиру, услышал Макрицын голос Семена Моисеевича.
Ясновидящий повернулся и с недоумением увидел, что на площадке никого нет. Тогда «коренной москвич» вернулся к своей двери, успокаивая себя тем, что всем людям иногда что-то слышится, но тут вновь раздалось:
– Допуская мысль о том, что вы являетесь ценителем антикварной мебели, пожалуй, можно оправдать наличие в вашей квартире сломанных стульев, изготовленных более полувека назад Первой Пролетарской фабрикой дубовой мебели в Печатниках…
Макрицын замер, будучи не в силах пошевелиться.
– Но скажите, зачем вам пять веников, от которых только стебли остались? И для чего вы храните стертую задницами пролетариев лавку, изготовленную той же фабрикой? У вас филиал Музея Красного переворота? Впрочем, все это мелочи. Хотя одна из них скоро поможет вам избежать перелома затылочной кости. К вашему сведению, очень неприятная штука. Только умоляю вас, поймите меня правильно: я не имею ни малейшего намерения попытаться убедить вас в том, что это хуже, как и перелом основания черепа, получить который вам грозит, если вы не избавитесь от привычки нырять где ни попадя. А их так много, так много, Еврухерий Николаевич, что иной раз даже собственная ванна, которую вы столь безжалостно лишили эмали, очищая хлоркой от ржавчины, может явиться вашему взору неродной и незнакомой. Но это, так сказать, к слову. Теперь о главном. Не радуете вы меня, Еврухерий Николаевич, почти три года нахожусь в угнетенном состоянии: и встречались мы с вами за это время многократно, и беседовали доверительно, но принести мне свои извинения вы так и не удосужились. Я к вам по-дружески в гости заглянул, на концерты Брамса приглашал, а вы на меня с гвоздодером в атаку, с вазой, с будильником… Признаться, было желание поначалу запустить тот будильник обратно. Но тогда я не смог бы сегодня с вами общаться, поскольку попал бы вам прямо в лоб, так что лежали бы вы уже на Перепечинском кладбище два года, одиннадцать месяцев и двадцать семь дней.
– Почему именно столько? – голосом идиота спросил Макрицын, не соображая, что происходит.
– Резонный вопрос. Что ж, позвольте полюбопытствовать, известно ли вам, что такое гематома головного мозга? – серьезным голосом спросил Семен Моисеевич.
– Не знаю, – ответил Еврухерий.
– Премного благодарен за откровенность! Будильник, совершенно определенно, угодил бы вам в лоб, вы бы немедленно обратились в дежурную больницу и рассказали о каком-то музыканте в банке под кроватью. Представляете картину? Ночь, музыкант в банке под кроватью… Вам бы поставили неправильный диагноз, ну, скажем, «алкогольный делирий», и выписали бы валерьянку. Через два дня, потеряв сознание, Вы бы упали у дверей соседки, чем перепугали бы ее кастрированного кота и девственницу-кошку. Те, вне всяких сомнений, стали бы орать и тем самым разбудили бы хозяйку, которая, собственно говоря, и спасла бы вам жизнь. Но ненадолго. Ненадолго, Еврухерий Николаевич! Потому что вас отвезли бы в Савеловскую больницу, где в отделении творческо-экспериментальной нейрохирургии практикант из Африки произвел бы вам трепанацию черепа по окружности. Полагаю, нет смысла продолжать дальше. Так вот, уважаемый Еврухерий Николаевич, а я лишен был бы, не имея возможности выступить на сеансе, который вы планируете дать через две недели в кинотеатре «Э. Пизод». А я никак не мог, права не имел сорвать потрясающее действо, которое произойдет на сцене! – эмоционально закончил свой монолог Семен Моисеевич, проявившись у двери соседней квартиры.
