— Ну, братец, я еще пока не высочество…
Большинство парней было из станиц и поселков, родители которых пришли из Забайкалья в гражданскую войну. Имели начальное образование, но жили зажиточно. К Советской власти питали ненависть.
Когда Семенов закончил смотр эскадрона, кавалеристы продолжили занятия. На сытых, конях, с обнаженными саблями, они преодолевали препятствия и рубили чучела красноармейцев с раскрашенными звездами на касках. Искусным рубакой оказался Федя Репин, который снес несколько голов. За усердную службу атаман объявил ему благодарность.
Если бы не отсутствовал на занятиях командир эскадрона капитан Камацу, то Федя вряд ли получил бы такое поощрение. Камацу не любил кавалериста за его вольный язык. Докладывая капитану, Федя иногда вставлял какие-нибудь каламбуры на русском языке, а потом уже заканчивал по-японски, что происшествий никаких нет. Товарищи разражались смехом. Не раз за этот смех капитан охаживал Федю кожаным хлыстом. Зато вечерами, когда в казарме не было начальства, Репин распевал под балалайку такие частушки, за которые не отделался бы одним хлыстом.
Спустя несколько дней Семенов поехал в предгорье Хингана, где жили русские. Нужно было проверить боеготовность поселковых атаманов. Грунтовая дорога проходила по всхолмленной местности. На взгорьях зеленели густые заросли орешника. В широких долинах люди подвозили на лошадях копны, метали высокие стога. В густом знойном воздухе ощущались ароматы высохших полевых трав.
В полдень, когда июльское солнце стояло в зените, машина подкатила к поселку Оненорскому, что раскинулся в излучине речки То-чин. Лет двадцать назад здесь было несколько утлых китайских фанз. Теперь насчитывалось дворов сто пятьдесят. Дома большие, крестовые, с резными наличниками. За домами — просторные дворы, заставленные телегами, плугами, боронами. На улицах, поросших ромашками, бродили куры, гуси, лежали у заборов откормленные свиньи.
Семенову вспомнилась родная забайкальская станица Дурулгуевская, большой родительский дом. Кто-то чужой теперь живет в нем. Своих родственников он забрал с собой в Маньчжурию. И хотя никого из близких не осталось в станице, все-таки атаману хотелось посмотреть, что с ней стало при Советах…
Богато обжились на чужбине русские. У некоторых по пять коров, до десятка лошадей. Такие не управлялись с хозяйством своими силами, держали наемных работников. Власти Маньчжоу-Го поощряли зажиточных крестьян, видели в них экономическую опору империи.
Жили в поселке и японцы. Это сотрудники военной миссии и охранники бензинового и продовольственного складов.
Машина остановилась около дома поселкового атамана Попова. У тесовых ворот на лавочке сидела худенькая старушка, что-то вязала. Семенов подошел к ней.
— Батюшки! Никак Григорий Михалыч? — всплеснула руками старушка и проворно вскочила с лавки. — Вы что же, в гости к нам припожаловали?
— Нет, по делам приехал. А что, Петра Павловича дома нет?
— Нету, батюшка, на сеноуборке все. Нешто в такой день кого захватишь дома… Да вы проходите в избу. Я вас холодным молочком угощу. Отдохните с дороги, а вечерком и атаман приедет.
«Отдохнуть не мешает», — подумал Семенов и пошел в дом за старушкой. Сняв мундир, он умылся из старого медного рукомойника, перекрестился перед иконами в углу и стал рассматривать фотографии в деревянных резных рамках. На снимках красовались молодые бравые казаки, когда-то служившие в царской армии, а теперь выброшенные революционной волной на чужбину. Семенов насупился и отвернулся.
— Ну вот, батюшка, и молочко. Только что из погреба. Угощайтесь.
Семенов сел за стол. Старушка налила из желтой кринки в бокал густого ароматного молока, нарезала ломти пшеничного калача.
Давно атаман не довольствовался такой здоровой деревенской пищей и не мог насытиться, пока не опорожнил кринку. Потом прилег в горнице на пуховую перину и проспал до возвращения Попова.
Поселковый атаман обрадовался приезду высокого гостя. Когда-то в гражданскую войну урядник Попов был на хорошем счету у Семенова. Потом по его указанию стал поселковым атаманом. Года три назад генерал приезжал сюда, знакомился с подготовкой резервистов. Видно, и теперь с этим приехал.
В честь высокого гостя был обильно накрыт стол. Хозяйка нажарила свежей поросятины, поставила четверть самогона.
Семенов мало пил. Был хмур, молчалив. С неудовольствием слушал Попова, который рассказывал о делах сельчан, что они сейчас днюют и ночуют в поле. Не нравилось Семенову, что казаки слишком много пекутся о своем хозяйстве и забывают о защите империи.
Чувствуя мрачное настроение атамана, Попов сменил разговор.
— А у вас что нового, Григорий Михалыч? Слышали мы, что Россия покончила с Германией, а что дальше собирается делать, не ведаем. У нас тут глухомань, поздно новости приходят.
Семенов отложил вилку, зловеще пробасил:
— Вижу, что отгородились ото всего и забыли о войне. Япония вон истекает кровью, а вам до этого и дела нет. Может, скоро все ваше село вверх дном полетит! Красные готовятся начать войну, перебрасывают с запада войска.
— Неужели нападут? После такой-то войны у них, поди, и войск мало осталось.
— Это мы так думаем, а у них и для нас хватит сил. И если будете дремать, то и сюда, чего доброго, придут.
— А что же японцы думают? Надо упредить красных!
— Японцы-то готовы, а вот как вы, не знаю. Сколько можете выставить сабель?
Попов быстро заморгал. Щекастое загорелое лицо его застыло в немой задумчивости.
— Ну-у, этак не меньше тысячи сабель.
Губы Семенова сомкнулись, сощурились глубоко посаженные глаза.
— А как люди обучены? Давно проходили переподготовку?
— Весной две недели обучались, а летом не было занятий, врать не буду.
— Давай на утро собирай гвардию своего села. Посмотрим, как люди готовы воевать.
Попов вызвал радиста и приказал передать по местному радиоузлу, чтобы к восьми утра все резервисты собрались на площади у церкви.
Семенов не напрасно тревожился за подготовку запасников. Первым изъяном был недружный сбор. Шел десятый час, а сельчане все подъезжали и подъезжали на своих конях. Наконец, Попов выстроил всех, начал перекличку.
— Лошманов!
— В поле ночует.
— Колмогоров!
— В город уехал.
— Татаринов!
— У ево баба рожает.
Семенова душила злоба. Он беспокойно расхаживал перед строем, заложив руки за спину. Такой расхлябанности он еще не видел. «Не войско, а сброд какой-то!» Из двухсот — шестьдесят не явилось.
Атаман совсем расстроился.
— Где же ваша былая слава, казаки забайкальские? Неужто иссяк ваш боевой дух и ослабли руки? Или вы решили ждать, когда красные подойдут сюда и перебьют вас, как слепых котят?!
— Неправда, ваше превосходительство! Мы будем драться! — закричали бывалые казаки.
Уезжая, Семенов приказал Попову посвятить занятиям целую неделю. Совершить глубокий рейд за Хинган в район Трехречья.
Проверкой боеготовности резервистов занимался и генерал Власьевский, начальник Бюро российских эмигрантов. Он побывал в нескольких станицах Трехречья, где жили забайкальские казаки, и остался доволен их рвением скрестить свои сабли с красными.
Власьевского сопровождал генерал Бакшеев, начальник Захинганского Бюро российских эмигрантов. Оба они когда-то были сподвижниками Семенова. Первый возглавлял личную канцелярию атамана при штабе «Особого маньчжурского отряда», второй являлся заместителем Семенова. Власьевский — коренастый, краснощекий — казался богатырем в сравнении с Бакшеевым, плюгавым старикашкой с высохшим монгольским лицом и хромой ногой. Несмотря на свои семьдесят два года, он еще бодро держался, не терял надежду на возвращение в Забайкалье. В 1936 году Бакшеев сколотил небольшой отряд «Союз казаков». Теперь отряд вырос до кавдивизии.
Резиденция Бакшеева находилась в Хайларе, где проживало несколько тысяч эмигрантов. Японцы держали в этом городе большой гарнизон. Через Хайлар пролегали дороги из Забайкалья и Монголии к перевалам Большого Хингана. Поэтому японцы создали здесь мощный укрепрайон. В сопках перед городом были возведены железобетонные сооружения с замаскированными амбразурами, из которых они могли вести артиллерийский обстрел в радиусе десяти-пятнадцати километров. В подземные сооружения была подведена узкоколейка для подвоза боеприпасов и продовольствия. Хайларский укрепрайон строился много лет. Японцы согнали сюда десятки тысяч невольников-китайцев. Держали их в лагерях, а по окончании «жертвенных» работ расстреляли.
