В Хайларе находился филиал «Отряда 731», который занимался разведением бактерий чумы, холеры, сибирской язвы. В 1941 году японцы проводили эксперименты. Они заражали сибирской язвой реку Дер бул (приток Аргуни), а также овец, лошадей. Все это в случае войны собирались использовать. А вот сотню тарбаганов, зараженных чумными блохами, они запустили на советскую территорию. Среди местных жителей, охотников за тарбаганами, возникли вспышки чумы. Командование пограничных частей вынуждено было принять решительные меры по вылавливанию и уничтожению всех тарбаганов в этом районе.
— Хайлар — это крепость, неприступная для врага, — говорил Бакшеев Власьевскому. — Мне только не понятно, Лев Филиппович, почему японцы отводят свои войска с границы на запасные позиции.
— Это — тактический маневр. В случае нападения советские выбросят тысячи снарядов на пустые места, а японцы перейдут в контрнаступление.
— Неужели до осени советские передислоцируют всю свою армию и начнут войну?
Власьевский отрицательно мотнул головой.
— Я не верю в это. На переброску большой армии с запада на восток потребуется по меньшей мере полгода. К этому времени наступит зима и советские не решатся выступить.
Глава тринадцатая
Жаркий и суматошный был июль. В полку проводились бесконечные тревоги, которые сопровождались выходом из гарнизона и тактическими учениями.
Последние учения продолжались около недели. В них участвовали все рода войск армии. Полк, в котором служил Арышев, был и в наступлении, и в обороне, и на марше. Занятия разыгрывались, как в настоящем бою. Кроме артподготовки применялся танковый прорыв, наносился бомбовый удар авиации. Командарм Лучинский дал высокую оценку подготовке воинов, сказал, что теперь нам не страшен никакой враг.
Арышеву мало удалось записать интересных моментов из тактических учений — так редко выдавались свободные минуты. Сегодня рота заступила в наряд. Анатолий рано вернулся в свою землянку и не вставал из-за стола до вечера, пока не пришел Веселов.
— Слышали, что к нам приехали артисты? — с ходу заговорил сержант.
Арышев отложил ручку, встал с табурета. — Какие артисты?
— Московского гастрольно-концертного объединения. Я уже взял билет для вас.
— Спасибо, но я настроился работать допоздна.
— Ничего, духовно обогащать себя тоже надо. Я пока отложил свою поэму. Пусть разрешится вопрос с Японией — итог нашего «великого противостояния». Тогда будет все ясно. Только почему-то тянет наше правительство. Как бы самураи не опередили.
— Значит, что-то еще не готово, — сказал Арышев, расхаживая по землянке. — Все-таки вторую войну вести без передышки тяжко.
— Война-а, — задумчиво протянул Веселов. — Ждем ее, как какого-то праздника. А может, этот «праздник» окажется гибелью для нас. Я говорю об отдельных лицах, а не о всей армии.
— Понимаю, Костя, война — не тактические учения.
— Ну что ж, если потребуется, не останемся в стороне. — Веселов встал, собираясь уходить. — Вот вам билет и приложение к нему — письмо от подруги.
Таня сообщала, что ее полк переводят на границу.
«Так что скоро буду по соседству с тобой. Может, где-нибудь в Маньчжурии встретимся. А может, и не встретимся. Как подумаю об этом, страшно становится. Война. Какая она будет: длинная или короткая?.. Нет, все-таки зачем существуют войны? Кто их придумал? Когда люди будут жить в дружбе и мире? Когда образумятся?
Американский писатель Теодор Драйзер в одном из своих романов писал: «Наша цивилизация еще находится на середине своего пути. Мы вышли из звериного состояния, ибо не руководствуемся одними только инстинктами. Но не стали совсем людьми, ибо не руководствуемся одним только разумом».
Нашему народу выпала трудная, но благородная миссия — покончить с войнами, показать миру пример разумной жизни… Извини, что расфилософствовалась, но думаю, что и тебя волнуют такие мысли.
Как бы я хотела сейчас увидеться с тобой, почитать твои записи! И очень рада, что ты взялся за трудное дело — рассказывать людям о нашей армейской жизни. Представляю, сколько для этого надо времени! А у тебя его нет. Но ничего, милый, после войны будут другие условия, и ты завершишь свой труд. Твой совет — записывать интересные факты, мысли, армейские поговорки и присказки — с удовольствием выполняю.
Да-а, какая интересная у нас будет жизнь после войны! Конечно, мы должны закончить институт и работать в школе. Без этого я не мыслю себя полноценным человеком. Ты скажешь, что до этого еще надо дожить. Что ж, будем ждать и надеяться, как ждали все эти годы.
Ой, совсем забыла поздравить тебя с присвоением звания старшего лейтенанта. Извини, милый… Ну, пока. Жди моего письма с нового места.
Целую. Таня.»
На концерт кроме пехотинцев-старожилов пришли танкисты-фронтовики. На переднем ряду Арышев увидел командира танковой бригады плечистого полковника Шестерина. Грудь его с правой и с левой стороны была увешана орденами и медалями.
На сцену вышел молодой конферансье в черном смокинге. Он рассказал забавную юмореску, и зал огласился дружным смехом.
— Фрагмент из Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича, — объявил конферансье.
Зрители отреагировали молчанием: в полку еще никто не слышал этого произведения, хотя из печати некоторые знали о его рождении.
Седой скрипач в сопровождении рояля играл виртуозно, пленяя зал чарующими звуками. Но слушали его неодинаково. Некоторые скучали, перешептывались. Арышев услышал позади реплику: «Давай что-нибудь повеселей». Но когда спокойную лирическую атмосферу сменила тревожная, грозная мелодия, зал замер. Арышеву представлялось, что надвигается какая-то несметная сила и топчет, давит все железными сапогами, оставляя позади руины и пепел. Гул нарастал. Все громче и громче слышалась поступь приближающегося «чудовища». Казалось, нет такой силы, которая смогла бы остановить его… Но вот оно надвинулось на что-то неотступное, как утес. Началось борение. «Чудовище» застонало, заскулило и поползло обратно. А новая мощь все набирала силы, преследовала и изматывала издыхающее «чудовище». Наконец оно совсем затихло. Гремит радостная мелодия торжества, слышатся гулкие звуки салюта победы светлых сил над темными, добра над злом.
Скрипка смолкла, и зал потряс взрыв рукоплесканий. «Вот это ве-ещь! — думал Арышев. — Целая эпопея, раскрытая в звуках».
Весь концерт он был под впечатлением симфонии. И как ни прекрасно исполняла певица русские народные песни, а танцоры — гопак, польку, кадриль — в душе его звучала мелодия Седьмой симфонии.
В землянку Арышев вернулся поздно. Спать не хотелось. Сев за стол, он начал писать письмо Тане.
Уснул в третьем часу. А в пять услышал стук в дверь.
— Боевая тревога, товарищ старший лейтенант! — сообщил Шумилов.
— Иду.
«Опять кому-то вздумалось беспокоить людей! Не дадут отдохнуть! — возмущался Анатолий. — А может, это то, чего мы ждем?»
В казарме уже все были на ногах в полном боевом снаряжении. В штабе батальона, куда вызвали Арышева, Сидоров отдавал приказания.
— Через два часа личный состав рот и спецподразделений построить у штаба батальона. Погрузить на повозки все свое хозяйство и забить двери казарм… А сейчас отправляйте людей на завтрак.
— А зачем двери-то забивать? Все равно придется открывать, — усмехнулся командир первой стрелковой роты Карамышев.
Но комбат строго сказал:
— Думаю, что на этот раз не придется. Выполняйте приказание! Пожимая плечами, командиры расходились по своим казармам, не веря в серьезность слов комбата.
В офицерской столовой Арышев встретил Воронкова. Лицо Александра Ивановича было строгое, озабоченное. Пожав руку Анатолию, он первым заговорил:
— Ну, кажется, наступил грозный час.
— В самом деле?
— Приказано к восемнадцати ноль-ноль сосредоточить полк на оборонительных рубежах первой линии.
— Значит…
— Значит, война.
Воронков произнес это слово тихо, почти шепотом. Но для Анатолия оно прозвучало, как гром. И уже с этой минуты он ни о чем другом не думал, как только о ней, о войне. Завтракал без всякого аппетита. С осуждением посматривал на беспечно смеявшихся товарищей. В казарму шел быстро. До этого чувствовал вялость в теле, тяжесть в голове от бессонной ночи. Теперь все прошло. В голове было ясно, четко работала мысль. Что он возьмет с собой? Вещи, конечно, сложит в чемодан, а тетради с заметками будет держать при себе, в полевой сумке. Как хорошо, что ночью написал письмо Тане. Сейчас бы не нашлось времени.
