настолько не удался?
Звонок ожидаемо раздается повторно (отец любит, чтобы последнее слово осталось за ним), и когда я хватаю телефон с намерением прорычать, что дальнейшего разговора не будет, в трубке раздается звонкий голос Ярославы:
— Привет! Как твое настроение?
Я хочу ответить, что настроение отвратительное, хотя бы потому, что меня угораздило родиться с известной питерской фамилией на букву «В», но сдерживаюсь и просто интересуюсь, какие у нее планы. Услышав, что вечер Ярослава планирует провести дома перед телевизором, говорю, что заеду. Да, это сейчас именно то, что нужно. Простые разговоры и ее улыбка, напоминающая о том, что далеко не всем хорошим в своей жизни я обязан своему отцу.
-------------------------
— Ты какой-то не такой сегодня, — поставив передо мной чашку с кофе, Ярослава озабоченно оглядывает мое лицо. Два подаренных мной букета занимают собой почти полстола, и хотя я еще пару дней назад предложил ей избавиться от несвежих ирисов, она, кажется, не намерена к этому прислушиваться. Я оплатил ее поездку в Питер, помогал с переездом, но именно цветы, кажется, растопили ее сердце. Второму букету, белым альстромериям, она радовалась ничуть не меньше, чем первому, и снова пустила слезу.
Я отмахиваюсь: мол, не бери в голову, но Ярослава не отстает. Садится напротив и начинает сверлить меня своими пронзительными ореховыми глазами.
— Хватит, а, — отшучиваюсь я. — А то твой вкусный кофе со сгущенкой в меня не залезет.
— Говори, — совсем нешутливо требует она. — Вижу же, что ты кислый. Когда выговоришься — всегда легче становится.
— Вряд ли в моем случае это сработает. Выговариваться стоит, когда хочешь получить совет, а в ситуации смоим отцом советы вряд ли помогут. Тут либо сбегать в другую страну и менять фамилию, либо мириться с тем, что родителей не выбирают.
— Так ты из-за папы своего расстроился? Он у тебя, конечно, строгий, но что поделать… Так проявляет свою любовь.
— Любовь? — ядовито усмехаюсь я. — Очевидно, мы с тобой понимаем ее по-разному. Если любовь — это системно давить и напоминать о том, что объект твоей любви — абсолютное ничтожество, выживающее в мире лишь благодаря твоим деньгам и влиянию, то да, безусловно, мой отец меня любит.
— Он любит тебя, как умеет, — тихо отвечает Ярослава. — Может быть, его так же в детстве родители мучили и другой любви он не знал.
Так и не отпив кофе, я ставлю чашку на стол и в течение нескольких секунд разглядываю светло-коричневую пену, собравшуюся на поверхности. Все мое существо восстает против такого оправдания поведения отца. Мучили его, и потому он мучает меня? Где справедливость?
— Мои родители тоже любили меня, как умели, — так же тихо продолжает Ярослава. — Поэтому я на них не злюсь. Вот, представь, что у тебя нет руки, а кто-то требует, чтобы ты цирковые фокусы показывал… Что этому человеку делать? Он старается, мячик подбрасывает, а большего не может. Моя мама меня любила… Я видела по фотографиям, которые баба Лида мне показывала. Такая она счастливая, когда на руках меня держит… И папа с ней рядом, тоже счастливый. Они меня воспитывали, пока могли… Все, что могли отдали, понимаешь? Большего просто не могли, потому что… Я не знаю, почему… Может быть, у них тоже было всего по кусочку сердца… Но я точно знаю, что они любили меня и были рядом, пока могли.
— Для чего ты их оправдываешь? — не без раздражения спрашиваю я, но Ярослава тут же меня обрывает.
— Я их не оправдываю. И просто знаю, что так оно и есть. Если бы мои папа и мама могли любить меня больше, они бы никуда не исчезли. И твой папа тебя любит, как умеет, а ты на него за это злишься. Ему самому любви не хватило, а ты еще и злишься на него в ответ.
— Слушай, ну я ведь тоже человек…
— Да, и очень хороший, — снова перебивает она. — И все благодаря ему и твоей маме, хотя они мне на том ужине вообще не понравились. Получается, они все правильно сделали. Если ты таким классным вырос.
Такую Ярославу я еще не видел. Твердо уверенную в том, что она говорит, и готовую разбить в пух и прах любой мой аргумент. Обычно я чувствую себя с ней немного «сверху», если можно так сказать — все же я старше, опытнее и образованнее, но сейчас «сверху» определенно оказалась она.
— И что же ты мне делать предлагаешь? — спрашиваю я, желая услышать ее рекомендацию по гармонизации детско-родительских отношений в семье Волынских.
Ярослава пожимает плечами.
— Не знаю. Могу сказать только то, что делала бы я, если бы мама с папой были где-то рядом. Приезжала бы к ним как можно чаще и обнимала… — Ее глаза начинают сверкать от влаги, голос натянут и дрожит. — Ты даже представить не можешь, Алан, какое это огромное счастье — иметь семью.
36
— Что это с тобой? — Сведя к переносице седеющие брови, отец с подозрением смотрит, как я выхожу из машины. — Ключи от квартиры потерял, а на отель денег не хватает?
— Просто решил заехать к родителям, — поясняю я и иду к багажнику, чтобы вытащить то, что привез с собой: цветы для мамы и бутылку вина стоимостью тысячу баксов. Я голову сломал, что купить человеку, у которого есть все и который помимо работы и выноса мозга собственному сыну больше ничем не увлекается, и решил, что это единственный подходящий вариант.
Отец без слов принимает мой выстраданный подарок и первым идет в дом. Я смотрю на его спину, обтянутую неизменной сорочкой от Бриони, и думаю о том, что приехать сюда добровольно и без предупреждения было хреновой идеей. Эмоциональная речь Ярославы не прошла даром и, проведя с ее послевкусием пару дней, я решился попробовать. В чем-то она действительно права: в свои двадцать девять мне следует быть выше обид на родителей. Не заладится вечер — можно в любой момент сесть в Яго и уехать. В конце концов, я тут по собственной инициативе, а значит, и положенных часов высиживать не должен.
— Мне? — с плохо скрываемым удивлением произносит мама,
