Бабич пытался ее бережно окорачивать, льстиво вразумлять, когда они оставались один на один. Не зарывайся. Она внимательно слушала его советы, понимала, что советы–то правильные, но слишком уж не всегда им следовала.
От нее господам оппозиционерам была и практическая польза. По стране формировались местные отделения всяческих политических сил, и Лариса открыла свою записную книжку, набитую самыми различными телефонами еще с тех времен, когда она была богиней командировок в «Истории». Интересно, что почти никто из старинных знакомых не отказал в подмоге, несмотря на густой демократический озноб охвативший страну. Столичные эмиссары оппозиционного флигеля получили поддержку от ларисиных «историков» в полутора десятках городов. Их поселили, накормили, связали с нужными людьми в администрациях, пробили им рекламные полосы в местной прессе, и даже кое где пятиминутку на телевидении. Оказалось, что организация «Братья и сестры» не плод всего лишь ее политически воспаленного воображения. Потом, когда в это русло хлынули по–настоящему большие деньги от патриотического бизнеса, нужда в этих мелких помощах отпала, но первоначальное плечо поддержки многие отметили. Тем более, что Лариса и не думала скромничать, по несколько раз озвучивала факт своего полезного участия в общем процессе.
Аристарх Платонович удовлетворенно улыбался, теребя то правый, то левый ус, то эспаньолку, он все больше походил внешне на Дон — Кихота как его принято изображать на иллюстрациях, ему нравилось, что его крестная дочка так серьезно углубилась в эту политическую чащу. Он представлял ее себе как личную щуку, брошенную им в эту реку. Кроме того, это заставляло ее все чаще бывать у него в гостях.
Как–то само собой стало считаться с какого–то момента, что Лариса «включена в список». Краем уха услышавший такой разговор Бабич бросился к ней с радостным известием, она лишь едва заметно усмехнулась, выпуская облачко сигаретного дыма. Не переспросила что за «список», и выразилась в том смысле, что попробовали бы они поступить как–нибудь иначе.
Депутатское кресло забрезжило в несложном, почти разгаданном лабиринте ближайшего будущего. Бабич тоже быстро освоился с мыслью — если не Лариса проходит в Думу, то кто же тогда?
Но оставались волнения — как это будет?
Она не бросилась просовывать туфлю в наметившуюся щелку, решила, что будет сохранять достоинство. Она, разумеется, знала какая телефонная истерия царит в предвыборных коридорах. Какое ползание на брюхе перед теми, кто решает, какие обещания ноги мыть и воду пить, но себя она ставила заведомо выше. Никого, ни о чем она не будет просить. Принесут мандат на блюдечке.
Конечно, предстоят мелкие и многочисленные технические вопросы. Какие–то ведь нужны бумажки? Куда бежать? Что заполнять?
Один из друзей Аристарха, дважды герой Советского Союза и член совета директоров солидного банка, пригласил к себе Ларису в офис на Остоженке. Он регулярно бывал у художника и ему ничего не стоило переговорить с нею прямо во флигеле, в одном из его творчески захламленных уголков, но он счел необходимым пригласить ее в официальный интерьер, дабы исключить всякую двусмысленность ситуации, снять с обсуждаемого вопроса всякий домашний, приватный оттенок. Сразу заговорил о деле. Он посоветовал самым срочным образом оформить деятельность ее организации «Братья и сестры» официально. И объяснил, как это делается.
Учредительный съезд, пакет документов и т. д. Обещал юриста в помощь.
— А к кому обратиться со всеми этими бумажками в минюсте, я вам потом скажу.
— Спасибо Сергей Иванович.
— Ну, что вы, Ларочка, одно дело делаем. Вы примкнете к сельхозникам, пойдете по их списку.
— Какой я сельхозник, Сергей Иванович, у меня даже дачи нет.
— Намек ваш понял, и вы поймите мой.
— Сельхозники, это ведь практически коммунисты.
Дважды герой спокойно кивнул.
— Я же говорил, одно дело делаем.
— Я столько раз нападала на Зюганова, а теперь…
— А теперь не будете нападать.
— А что я скажу своим… ну, резкая же перемена курса.
Дважды герой посмотрел на нее с таким удивленьем во взоре, что стало понятно, насколько глупый вопрос она задала.
20
Предвыборный процесс вошел в свою официальную фазу.
Лариса подготовила все нужные бумаги.
В загородном пансионате за большим круглым столом, в присутствии телекамер Ларисе предстояло в самое ближайшее время поставить свою подпись от имени организации «Братья и сестры» за вступление в блок «Городские аграрии», который в свою очередь должен был влиться в партию, которой гарантировалось прохождение в парламент. Когда ее иной раз иронически спрашивали (например, ехидный Милован, или тот же Бережной), как же так, где же твой столь яростный еще совсем недавно антибольшевизм? Ведь «сельхозы» это просто запасной отряд КПРФ. Она отвечала, что она баллотируется не от Зюганова и компании, а от народа и земли. И в ее тоне звучало что–то такое, что остроумцы предпочитали больше на эту тему не заговаривать.
Чтобы раз и навсегда закрыть тему в своем окружении, она сама во время одной из теперь уже редких совместных пьянок, наехала на Прокопенко и Волчка: что, считаете меня такой–то и такой–то? Те в ужасе стали оправдываться, за этим занятием и провели весь вечер. И Лариса не мешала их изобретательности по этой части. Отношение и прочих сотрудников к ней также стало более пиететным. Все очень старались никак ее не задеть. Тойво церемонно раскланивался, Галка несколько раз забегала поболтать, и удалялась, делая вид, что не заметила, что ее фактически выпроводили.
Служебное положение Ларисы было редкостным. Она продолжала сохранять ореол гонимости, что сообщало особый тон всем ее движениям, но при этом всем было известно, что она набирает значительную официальную силу, и скоро совсем взорлит.
Ребров демонстративно не замечал, что она давно уже ввела свой собственный график работы, и появляется в кабинете тогда, когда ей это нужно. Не пикнув принял план работ ее отдела, где на первом месте был курс лекций «Поля русской славы» — Куликовское, Бородинское, Прохоровское. Никаких россказней о прелестях лендлиза, о десятках тысяч заокеанских студебеккеров и виллисов, груженых тушенкой, якобы поступивших на подмогу Красной Армии с помощью непотопляемых английских конвоев. Сверху рекомендовалось напирать как раз на такие темы, чтобы угодить новым западным товарищам. А она вишь ли, поля! Ребров молчал, но бесился.
Ну и чего она выеживается! Попытался пустить шутку по «Истории», что в следующем плане Лариса заявит курс «Водоемы русской славы» — Черное море, Балтийское море, Чудское озеро. Как только шутка дошла до Ларисы, она села за свою «Ятрань», и настрочила добавление к плану, как раз включавшее в себя ту самую «водяную» идею. Увидев перед собой этот лист бумаги, Ребров хрипло сообщил, что вынужден будет доложить об изменении планов наверх, самому Михаилу Михайловичу.
Вызванная на десятый этаж, Лариса молча выслушала вялую проповедь–отповедь шефа, и в ответ сообщила ему, что на будущей неделе ей понадобиться актовый зал ЦБПЗ для проведения учредительного съезда.
Шеф начал медленно открывать свой большой рот, было понятно, что он еще не знает, что скажет. Лариса быстро вставила.
— Я бы хотела, чтобы вы тоже присутствовали, Михаил Михайлович.
Шеф захрапел как испуганная лошадь.
— Зачем?
— Мы собираемся избрать вас председателем организации.
Послышался мелкий кашель, перемешанный с нервными смешками.
— Почетным председателем.
— Для чего вам это нужно? Для чего вам эта чепуха, и околесица?
Главная цель была достигнута. Даже две: Ребров нейтрализован, зал получен, теперь можно было говорить, что угодно.
— Как вы не понимаете, Михаил Михайлович, баба во главе такой организации — это, по меньшей мере, нескромно. Вы фронтовик, офицер, авторитетный человек…
— Прекратите!
— Вы даже не знаете наших лозунгов, а уже…
— Знаю я ваши лозунги!
— И после этого так брезгливо отклоняете эту честь. «Братья и сестры», родина и свобода! народ и процветание! С каких это пор признаваться в любви к своему отечеству стало постыдно?! Вы офицер…
— Да, я офицер, а вы Лариса — демагог.
— Я не демагог, я дочь офицера.
— Я знаю — вы любите военные марши!
— И военные марши тоже, этот звук мне, по крайней мере, приятней, чем дребезг тридцати серебрянников.
Михаил Михайлович мощно вскинулся, опираясь широченными как ласты ладонями о столешницу.
— Я хочу сказать, что лучшего лидера, чем вы, нам не найти. Мы же знаем вас, знаем, как болит у вас сердце за все, что творят с нашей страной, только интеллигентность и сдержанность не позволяют вам ударить кулаком по столу.
