Дуняша ударила хлестко сестру по щеке. Олеська схватила Дуню, начала бить, раскровила нос.
— Растащи! — буркнул Меркульев.
Дарья с трудом разняла сестер. Они озверело вырывались, бросались друг на друга.
— Ты подлая! — гневилась Дуняша.
— А ты втюренная!
— Ермошка — мой суженый! — озорничала красавица Верка Собакина.
— Бежжубая я, а ижбу убирать у Ермошки жгожусь! — улыбалась Мокриша.
Ермошка стал знаменитым. Он возвысился, вырос, казался красивым, сильным. Он затмил славу художника Бориски. Все девчонки забыли о покорителе сердец — Прокопке Телегине. Все взоры были устремлены к нему.
— Зипун сбрось, как лететь! — советовал снизу Егорий-пушкарь.
— Пимы и портки могешь снять, ишо легче будет порхать! — заметил Герасим Добряк.
Меркульев подталкивал Дарью:
— Я рос в точности таким. Он даже ить похож на меня, стервец.
— Вылитый! — согласилась жена атамана.
— А што, ежли Ермошка не послухается отца Лаврентия и улетит нахально в рай? — ужаснулся Балда.
— Парнишка наглый, — поддержал Балду Ивашка Оглодай. — Прилетит он в божеский сад, напакостит тамо, обворует ангелов. А вдругчи и у самого создателя что-нибудь сопрет. Стащит у Саваофа одеяло аль подштанники...
— И куды глядит атаман?
— Неуж не могли найти для полета благопристойного отрока?
Вошка Белоносов, Гунайка и Митяй Обжора собирали в толпе пожертвования для храма. Деньги сдавали бабке Прокофихе. Отец Лаврентий доверял старухе. Она продавала свечи, нательные кресты, мыла полы в церкви. Прокофиха раньше всегда обыскивала отроков, отбирала копейки, которые они утаивали при сборе. Сегодня бабка не обращала на агнцев внимания. И они крали безбожно! Митяй Обжора уже бросил незаметно в мешок Зоиде Грибовой шесть горстей серебра. И Гунайка сыпнул четыре пригоршни. Усердствовал перед Зоидой и Вошка.
— Не подходите ко мне боле, заметят люди! — осадила своих старателей Поганкина.
Отец Лаврентий осенил снизу купол церкви крестом. Ермошка поднял крылья, начал их надевать на себя через голову, как юбку. Но тулово не пролезало в кольцо.
— Зипун скинь, дурень! — подсказали из толпы.
— Разденься! Сбрось полушубок! — зычно крикнул Меркульев.
Над куполом храма закружилась знахаркина ворона. Она села на крест, крутнула хвостом:
— Здравствуй, Ермоша!
— Здравствуй, коли не шутишь.
— Дурак!
— Сама ты дура!
— Раздевайся, стерва! — сердито приказала птица.
— Прыгай! Прыгай! — вопила толпа.
Ермошка снял полушубок, бросил его вниз. Шубейка падала как-то уж очень необычно. Она надувалась порывами ветра, описывала круги. И упала прямо в руки Дуне Меркульевой.
— Я вижу пресвятую мать-богородицу! — заголосил Ермошка, разглядывая знахаркину ворону на кресте.
— Падайте ниц и молитесь! Жертвуйте церкви! Но не бросайте в кружки серебро мелкое! — призывал отец Лаврентий.
Ермошка понял, что у него никогда не хватит духу броситься вниз с такой высоты. Голова кружилась, подкашивались ноги. Он лихорадочно думал, как бы увильнуть от прыжка...
— Я вижу пресвятую мать! — снова прозвенел он с купола церкви.
— Верим! Верим! Прыгай!
— Я вижу Николая чудотворца!
— Истинно! Истинно! — согласились внизу.
— Я вижу архангела Гаврилу!
— Не валяй ваньку! Прыгай!
Других святых Ермошка не знал, о чем в этот момент горько пожалел. Кого же бы еще назвать?
— Я вижу бога! — истошно заревел он, закатывая глаза.
— Какой он из себя? — заинтересовался Балда.
— Лысый, значится. На облаке восседает. Похож на нашего Егория-пушкаря. Вокруг него ангелы! — обрадовался Ермошка возможности отодвинуть страшное мгновение.
В толпе начали похохатывать. А Ермошка кривлялся:
— Тише, казаки! Бог чтой-то мне глаголет... Ась? Неужели? Да, да! Я слухаю тебя, боже! Говори, говори! Я полностью согласный!
— Ермоша, я жалею тебя на всю жизнь! Прыгай! — трубно, по-журавлиному крикнула Дуняша Меркульева.
— Прыгай, стерва! — каркнула ворона.
Ермошка и не помыслил о том, чтобы броситься с купола. Но его подхватило вдруг порывом ветра, подбросило выше креста, отнесло в сторону. Затем крылья ринулись вниз и начали выделывать петли, перевертывая Ермошку. Народ замер было, но вскоре взорвался ревом восторга.
— Голубем, голубем кувыркается, пей мочу кобыл!
— Вот энто Ермошка! Нет, чтобы плавно сесть на землю... Так он лихость кажет!
— Господи! Вот отчаянная голова!
— Убьется ведь! Шапку уронил!
— Лепо, в бога-бухгая!
— И ворона рядом с ним порхаеть!
— А крылья-то трещат, когда опосля переворота вверх взмывают.
— Раз, два, три, четыре! Четыре петли связал! Четырежды перевернулся, дьявол!
— Куда летишь? Я ж велел к меркульевскому коровнику! — сердился отец Лаврентий.
— Ермоша! Сядешь у шинка — озолочу! Двадцать золотых дам! — прыгал Соломон, обнимая Фариду.
Прыгал от радости, хлопал рукавицами и купец Гурьев. Всем казалось, что Ермошка лихо управляет крыльями. Он устремлялся со свистом вниз, снова взмывал вверх, перевертывался, изгибался ласточкой, на какие-то мгновения зависал в неподвижности.
— Можно подумать, что он летал всю жизнь! — пожал плечами Меркульев.
— Готовился, навернучи, от нас утайно. Может, по ночам с энтой церкови он прыгал уже раз сто.
— Ясно! С первого разу и на коне так лихо не поскачешь!
— Хитрый малый! Подготовился!
— Прохвост! Гром и молния в простоквашу!
А Ермошка судорожно цеплялся за распорки, не послушны были ему крылья. Он летел к земле, как муравей на осеннем листочке, падающем с дерева. Однако юнец успел заметить: упрешься на распорки за спиной — крылья резко взмывают вверх. Нет, Ермошка не летел! Он падал, беспорядочно крутясь и перевертываясь.
Дуняша Меркульева заливалась слезами счастья. Ей казалось, будто Ермошка свершает чудо. Ах, как он отважно крутится в воздухе! Другой на этих крыльях давно бы шлепнулся! И осталось бы мокрое место! А Ермолай Володимирович продлевает удовольствие для себя и людей. Он наслаждается небом! Он рисует и воспевает полет!
...Земля ринулась на грудь после пятого переворота так стремительно, что Ермошка не успел даже закрыть от ужаса глаза. Он молниеносно перекинул руки за спину, выгнулся, давнул на распорки. Ноги его шабаркнули по сугробу, валенки сдернулись... А крылья еще раз перевернули летуна и поставили мягко на ноги у самого входа в шинок.
Он стоял босой на снегу, держась за распорки. Народ бежал к нему со всех сторон.
— Спасибо, Ермоша! Бросай крылья, заходи в шинок! Я в долгу не останусь! — подскочил Соломон. — Обещанные мной золотые ты получишь!
— У него руки оледенели, он их разжать не могет! — ахнула Бугаиха.
Меркульев обрубил саблей крылья, поднял Ермошку на руки и занес в шинок. Дуняша рыдала, подавая полушубок, валенки, шапку.
— Разожми пальцы, Ермолай, — просил атаман, дергая за обрывки полотна. — Выбрось обломки! Не огорчайся. Крылья новые изладим. Я сам тебе куплю шелку. Голубого. У тебя будут голубые крылья!
— Успокойся, Ермоша. Замерз? Мы тебя отогреем! — ласково обращалась Фарида. — Ты у нас лебеденок!
— Скажи что-нибудь, Ермоша, пей мочу кобыл!
— Молчит, в бога-бухгая!
Телегин с трудом разжал у Ермошки пальцы, отобрал обрубки распорок.
— Мабуть, ему с нами и говорить грешно? Он ить гутарил токмо что с богом! — предположил Балда.
— Что тебе вещал бог, Ермоша? — поднял крест отец Лаврентий, надеясь на сообразительность парнишки, на выигрышные для церкви слова. Отрок встрепенулся, задвигался, чем всех обрадовал. Крещение — большой праздник. Что же изрек создатель в этот день?
— Говори, Ермоша! Говори! — подбодрил орленка Меркульев.
— А поведал бог мне немного...
— Что же промолвил бог?
— А бог сказал мне: ну и дурак же ты, Ермошка!
Цветь тридцатая
Гурьев был в казачьем городке впервые. Он отправил свои и казачьи обозы с рыбой в Астрахань, а сам остался погостить. Меркульев уговорил купца. Да и отец Лаврентий намекнул, что назревают большие события.
— Перемены грядут великие. Казаки требуют запретить винопитие!
Купец присматривался ко всему зорко. Подивился селитроварне. Дешево порох обходится. Домница кузнеца Кузьмы поразила его еще более. Как бы выведать их тайны? Булатом хвастались они своим зазря. Плохой булат, уступает дамасскому. Но клинки для боя добры, остры, годны даже для бритья. Крепость и городок построены с большим умом, но в низине. Место можно было выбрать получше. Учуг — сваи, забитые поперек реки, из мощных лиственниц. Вечный учуг. И поставлены реже, ледоходом их не сбивает, как у волжан.
— Большие льдины взрываем весной, однако, — пояснил Меркульев.
Это уж совсем ново! Как все просто и дешево! У яицких казаков есть чему поучиться. Вечный учуг придумали. Это же тысячи золотых сберегает.
Непонятно было токмо, как они заводят такие большие клети между свай весной для перегородки реки. На попа такую клеть не поставить и с двух кораблей. Меркульев не скрытничал:
