От нее мы научились, как надо идти, когда идешь к кому-либо что-либо просить. Достоинство – это высшее мерило человека. Она шла не как просительница к богачу. Она шла на равных, от имени детей, родители которых воевали, многие уже погибли на фронтах, она шла просить в долг определенную сумму, пока Литфонд не пришлет. Леонова мы не застали дома, он был в отъезде, а жена вошла в наше положение, одолжила нужную сумму. Сразу после получения денег из Литфонда долг был незамедлительно возвращен, и шествие нашей Анны Зиновьевны повторилось: то же пальто, черно-бурая лиса, изумительная шляпа и достоинство равного с равными.
Помню еще одно событие, которое потрясло весь город. Ребята нашли снаряд, оставшийся с Первой мировой войны, снаряд взорвался. Все погибли, и среди них пасынок Василия Гроссмана. Хоронил их весь город, шесть гробов несли по улицам Чистополя, это было страшное, незабываемое зрелище.
После мучительно трудной зимы сорок третьего года, в самом начале весны, к нам в школу, прямо в класс, пришел участник Сталинградской битвы. Это был совершенно особый человек. Он физически был с нами, но весь его облик и глаза, они все еще оставались там, на поле брани. Ему было еще очень-очень мало лет, но его лицо, его глаза были намного старше его самого. Всё, что произошло там, на поле боя, навсегда запечатлелось в его обличье. Он нам рассказывал, как детям: ничего страшного, война есть война; он понимал, что детям надо рассказывать позитивные вещи. Он говорил, мы слушали, а страшный грохот войны докатывался и сотрясал наши души. Я не помню ни имени, ни звания, ни рода войск, в которых он служил, но сама Сталинградская битва, эта великая, кровавая эпопея, вместе с ним навсегда вошла в мою жизнь.
Сталинград был переломом в ходе войны, и в начале лета наш интернат вернулся в Москву К счастью, у меня была там мамина родня. Прежде всего, дядя Юра, мамин брат, самый близкий мне человек после родителей. Как военнообязанного, его направляли в самые опасные места, но на самом деле он был специалистом по лесоводству. Его обучил этому мой дед, у него было лесничество под Черниговом, обширные леса, которые он обслуживал. После войны дядя Юра довольно долго служил начальником отдела в министерстве лесной промышленности.
Дядя Юра был поразительный, самоотверженный семьянин. После войны, как известно, никаких пенсий не существовало, а у него на руках оставались престарелые родители, старшая незамужняя сестра, я и еще одна племянница от погибшей сестры в Ленинграде. Он был очень хорош собой, я помню, как на него женщины засматривались, ухаживали за ним, но он мне однажды сказал: я не могу, не имею права жениться, не хочу устраивать конфликты между моей семьей и моей женой.
Когда вернулась из эвакуации и третья сестра, которой было негде жить, дядя Юра отдал ей с мужем свою комнату. Дед умер в эвакуации, у бабушки осталась четырнадцатиметровая комната. Бабушка долго болела, она все время мерзда и ходила в пальто, но она сама себя обслуживала, обстирывала, не подпускала никого, чтобы ей помогали. Мы жили в комнате с бабушкой – я и Марья Сергеевна (которую мы называли просто – Маня), старшая сестра моей мамы, ставшая моей опекуншей.
По натуре Маня была крайне человеколюбивым существом. Рядом с Неглинкой, где мы жили, располагалось министерство морского флота, там работала вахтером ее подруга Феня. Жить Фене было негде, и Марья Сергеевна взяла ее к нам. Спали мы кто на чем. Мне выделили горбатый железный сундук, на который стелили старые одеяла. Спать на нем было мучительно, потому что сундук был короткий и покатый, во время сна я постоянно валилась то к стене, то на пол, и ногам места не хватало. Феню устраивали на большом дубовом столе, который на ночь раздвигали посреди комнаты.
У дяди Юры была подруга, Мария Александровна Кулешова. Она была очень хорошим хирургом, но нигде не могла устроиться на работу из-за своего дворянского происхождения. До войны в одну из своих поездок на Дальний Восток дядя Юра включил ее в свою делегацию, как бы узаконив ее положение. Она устроилась потом хирургом в Архангельске, они долго дружили, потом, уже ближе к концу жизни, поженились.
Так как родители мои погибли на фронте и комната наша оказалась как бы бесхозной, райжилотдел решил ее прибрать себе. Они поселили туда ленинградского скульптора Шервуда с внучкой. Поскольку я осталась сиротой и жить мне было негде, я пошла в Союз писателей. Надо сказать, что в те годы в Союзе писателей была очень сильная Военная комиссия, это был союз военного братства, горой стоявшего на защите инвалидов, вдов, сирот писателей. У них служили лучшие юристы. Выслушали меня, оформили документы. Судиться в те годы с райжилотделом было совсем непросто, но мене дали прекрасного адвоката, и первое же заседание суда постановило освободить комнату и вернуть ее мне.
Так как с жильем тогда было очень трудно, выселить Шервуда оказалось некуда, и мы поделили комнату занавеской пополам, благо там были два огромных окна. Какое-то время мы проживали вместе: на одной половине – я с Марьей Сергеевной, на другой – Шервуд с внучкой. Спустя какое-то время ему выделили комнату в соседнем доме, и мой отчий кров наконец был мне возвращен.
Я осталась одна, но со мной были мамины вещи, папины книги и его стихи. С помощью вернувшихся с фронта писателей я стала собирать однотомник папиных стихов, который впоследствии вышел в издательстве «Советский писатель». Вернувшись из Чистополя, Анна Зиновьевна Стонова, наша наставница и спасительница, собрала коллектив, посвятивший все свои силы увековечиванию памяти павших на полях сражений. Вершиной их стараний стал большой красный том под названием «Строка, оборванная пулей», посвященный писателям, погибшим на поле боя. И еще имена, выведенные золотыми буквами, на мраморной доске в фойе Центрального дома литераторов. Долгое время раз в год, восьмого мая, накануне Дня Победы, мы приходили с цветами к этой доске, потому что могил у ополченцев не осталось. Их общей могилой стали бескрайние вяземские леса Подмосковья, усеянные останками наших близких.
Вечная им память.
Елена Закс Иных уж нет, а те далече…
Член правозащитного центра «Мемориал» и комитета «Гражданское содействие». В прошлом – научный сотрудник НИИПМ и собственный корреспондент журнала «Декоративное искусство». Мать – переводчица Елена Михайловна Закс.
Елена Владимировна Закс. 2000-е
Когда война началась мне было шесть лет, а когда она кончилась– десять. Я жила с мамой и бабушкой в доме завода Войтовича на Заставе Ильича. В Чистополе прожила я около года, а оттуда мама увезла меня к бабушке. Бабушка заведовала на заводе здравпунктом. Училась она на врача в Швейцарии, российский золотой рубль в начале XX века стоял так высоко, что девочка из черты оседлости сумела выучиться на гроши, оставшиеся после отца цадика. Во время войны бабушку мобилизовали и отправили на Урал нести санитарную службу на участке железной дороги от Челябинска до Свердловска. Благодаря ее командирскому пайку я прожила страшные военные годы скромно, но не голодая.
Елена Михайловна Закс, преподаватель ВИИЯКа, со студентами. 1946
Мама в конце войны начала преподавать в ВИИЯКе [19] , защитила диссертацию а Институте мировой литературы, переводила с немецкого. Жизнь постепенно налаживалась. Студентов своих обожала. Но к пятидесятому году кафедру ее зарубежной литературы разогнали в ходе борьбы с низкопоклонством перед Западом. Мама вступила в Союз писателей, в секцию переводчиков. Переводила немецких классиков и современных немецких авторов. Последние ее работы – переводы знаменитой монографии Альфреда Эйнштейна «Моцарт. Личность. Творчество» и письма Роберта Шумана.
С мамой. 1938, август
Школу я кончила в 1951 году, в самый разгар антисемитской компании по борьбе с космополитизмом. Из отвращения к происходящему пошла учиться в технический вопреки своей природе гуманитария. Думала, что в строгом мире расчетов и цифр нет места этой пакости. «Закс, – говорил мне куратор нашего курса, – я в жизни своей не встречал человека с таким отвращением к технике». В пылу борьбы с низкопоклонством уволили из ВИИЯКа блестящего преподавателя Анну Мироновну Шаевич. Сосланная в библиотеку иностранной литературы, она научила меня английскому, что дало мне возможность все свои тридцать лет на государевой службе проработать в одной из лабораторий НИИ пластмасс в бюро информации, делая обзоры по специальности. Мне повезло: наша химическая промышленность очень сильно отставала от мировой, а начальники мои писали диссертации, сперва кандидатские, потом докторские… Кроме того, пользуясь тем, что не надо было ходить каждый день на службу, я более четверти века пробыла специальным корреспондентом журнала «ДИ СССР» («Декоративное искусство СССР»), что позволило перевидать массу интересных художников и объездить множество замечательных мест от Армении и Грузии до Красноярска, Иркутска и даже Улан-Удэ и Кяхты. А в новые времена, когда хлынули в Москву беженцы со всех концов СССР, я стала сотрудничать с основанным в 1990 году «Комитетом Гражданского Содействия» и «Мемориалом». Там и работаю до сих пор. Перед моими глазами прошла и проходит до сих пор армия несчастных изгнанников из Баку, Чечни и Абхазии, из Узбекистана и Туркмении, из Афганистана и стран Африки. География меняется, судьбы их – нет.
Отца своего, Владимира Владимировича Егорьева, я не знала. Они с мамой расстались до моего рождения. Был он дипломатом, сотрудником М.М. Литвинова. Погиб от пеллагры и сердечной недостаточности в 1943 году в одном из поселков Устьвымлага. Отец его был царским генералом, а двоюродный дед отца командовал крейсером «Авророй» и был убит во время боя при Цусиме. Сродственниками с той стороны я познакомилась уже после смерти отца.
