Мне хотелось бы Вам напомнить о нашей семье, когда судьбы наши как-то соприкасались, я отлично понимаю, что Вам при Вашем объеме работы и при том потоке лиц и событий, которые окружают Вас, трудно и даже просто невозможно запомнить все встречи и разговоры, имевшие место за последние 39 (!) лет.
Я начну с Иркутска (лето 1942 года), куда мы приехали из блокадного Ленинграда. Именно тогда произошло Ваше знакомство с моим мужем, Марком Константиновичем Азадовским. В 1965 году (к 10-летию его смерти) в родном Вашем городе Томске вышла книга, посвященная его памяти, я посылаю Вам фотокопию с нее, чтобы Вы могли представить себе это издание. Возможно, что у Вас не сохранилось фотографий тех лет и Вам будет приятно посмотреть на карточку почти 40-летней давности, мы уехали из Иркутска 20 февраля 1945 года, но перед отъездом братья-писатели устроили нам «отвальную», которая происходила в квартире Агнии Александровны [Кузнецовой – жены Маркова], являвшейся душой этого мероприятия.
В послевоенные годы Вы не меняли своего доброго отношения к Марку Константиновичу, доказательством чему служит роман «Строговы» [Иркутского издания 1946 года] с теплой надписью.
После смерти Марка Константиновича, будучи в Москве в 1956 году, я обращалась к Вам с просьбой организовать комиссию по его литературному наследию (председатель А.А. Прокофьев), и Вы помогли мне в этом.
Но наиболее ярко мне запомнилась наша последняя встреча в Ленинграде (осень 1963 года), когда я приходила к Вам на прием как к депутату Верховного Совета от нашего Дзержинского района. Приходила я к Вам по квартирным делам, т. к. наша квартира (ул. Желябова, д. 13, кв. 83) после капитального ремонта была превращена из 2-х комнатной в однокомнатную. В связи с этим я говорила и о своем сыне, которому исполнилось уже 22 года, который только что окончил Университет, занимается в переводческих семинарах при ССП, уже печатался и которому пророчат большую будущность как поэту-переводчику и как многообещающему ученому-литературоведу.
Я сказала еще: «И он мечтает о том, что впоследствии, когда это заслужит, он тоже будет членом Союза Писателей», на что Вы очень благосклонно сказали: «Ну конечно же будет. Как же, сын такого отца! Только вот подрасти ему еще следует».
1 апреля 1977 г. сын подал документы в ССП с просьбой принять его в число членов. Рекомендации ему дали: Д.С. Лихачев, В.Г. Адмони, Рита Яковлевна Райт-Ковалева. За истекшие 3 года и 8 месяцев его успели провести только через секцию переводчиков (единогласно) и отборочно-приемную комиссию. 1 декабря 1980 г. его кандидатуру рассматривали на Секретариате, и он не прошел (не добрал одного голоса).
Наступившая в середине декабря катастрофа смела все эти вопросы, я пишу Вам о них только потому, что Вы стоите у руля всего литературного процесса в нашей стране.
Катастрофа, нагрянувшая в середине декабря, сломала наши три жизни менее чем за одни сутки. О ней изложено в моем обращении к Президиуму XXVI съезда.
Что я еще должна сделать? Если бы я только могла это знать…
Я обращаюсь к Вам как к члену ЦК, как к руководителю нашей литературы и науки о литературе и наконец как к человеку, хорошо знавшему моего покойного мужа.
В письме к Съезду я написала, что не прошу «милости или снисхождения». Я хочу только одного – правды и справедливости.
Л.В. Брун-Азадовская
4 февраля 1981 г.
Далее следовала копия ее письма съезду.
В Президиум XXVI съезда Коммунистической партии Советского Союза
19 декабря 1980 г. в моей квартире был произведен обыск, длившийся 6 часов. Завершив обыск, бригада, производившая его (5 агентов и 2 понятых), увезла с собой моего сына Константина Марковича Азадовского (1941 г. рождения). Больше я своего сына уже не видела.
В самом начале обыска (я еще спала и не вставала) один из агентов подложил на 5-ю полку книжного стеллажа, стоящего между окон в комнате моего сына, маленький пакетик (аптекарского вида) с наркотическим веществом (много позже мне сказали, что это была «анаша» в количестве 5 граммов). О том, что пакетик был подложен, мне с глубоким возмущением сказал сын, когда я, привлеченная движением и шумом в коридоре, поднялась с постели и вошла в его комнату. Мне продемонстрировали это «вещественное доказательство» уже в запечатанном конверте темно-синего цвета.
Одновременно я узнала, что 18 декабря вечером возле нашего дома задержана и арестована жена моего сына (с 1975 г.) – Светлана Ивановна Лепилина (1946 г. рождения). Возвращаясь после работы, нагруженная сумкой и авоськой с продуктами, она в момент задерживания, якобы, попыталась выбросить на улицу пакетик с наркотическим веществом, который, мол, она несла для передачи моему сыну. Выслушав все это, а главное, прочтя это обвинение как основание для обыска в нашей квартире, я не сдержалась и сказала: «Ересь какая!»
В момент увода сына сказали, что если в течение трех дней он не вернется домой, то мне будет об этом сообщено. Однако и через пять суток я так и не знала, кем арестован мой сын, куда он увезен и где находится. 24 декабря, доведенная неизвестностью до полного отчаяния, я, будучи больной, с трудом села в такси и поехала на розыски сына. Накануне весь вечер был посвящен расшифровке иероглифов, обозначающих название организации, арестовавшей моего сына. В итоге этой головоломной работы я пришла к выводу, что это 15 отделение милиции Куйбышевского района (ул. Брянцева, 5). Когда я приехала по этому адресу, оказалось, что это 15 отделение милиции Калининского района. Мне сказали, что я не туда попала и что мне нужно обратиться в 15 отдел ГУВД (Литейный пр., 4). На Литейном мне подтвердили, что 15 отдел у них имеется и что действительно К.М. Азадовский значится за этим отделом. Но у них только его дело, а его самого нужно искать в Куйбышевском РУВД (пер. Крылова, 3). Приехав по этому адресу, я наконец-то нашла следователя, который ведет дело К.М. Азадовского. Следователь – Евгений Эмильевич Каменко, кабинет 54, тел.: 310-29-15. Он мне объяснил, что мой сын и его жена арестованы и находятся в тюрьме «Кресты».
Я дала следователю показания. Допрос продолжался 50 минут, на них сыну моему было уделено минут 5, а все оставшееся время следователь посвятил личности Светланы. Все, что можно было сказать грязного и гнусного о молодой красивой женщине, было им сказано. Я все время отрицательно качала головой и говорила: «Нет, нет, не верю… этого не может быть…» Затем я произнесла речь в защиту Светланы как человека и как женщины. Во время допроса я раз пять спрашивала следователя, в чем же все-таки вина моего сына? Что именно ему инкриминируется? Он ответил мне: «Хранение наркотиков». – «Что же, он их употреблял сам или занимался их распространением?» – «Это еще не доказано, следствие покажет. Но хранение налицо. Это запрещено законом. Кстати, вес наркотиков у Светланы и у Константина одинаковый, 5 граммов. Так что, видимо, расфасовка была одна и та же!» На мои слова, что неужели человек, употребляющий наркотики, был способен за короткий срок создать до 100 печатных работ и неужели эти 5 граммов перевешивают 100 печатных работ, следователь ответил: «Закон есть закон».
Меня поражает процедурная сторона дела, на чем я хочу остановиться подробнее.
Прежде всего сам обыск. Присланные 5 агентов (плюс два понятых) были явно некомпетентными людьми. Может быть, в квартире, где нужно изъять ворованную мануфактуру, они были бы вполне на месте и с честью справились бы с возложенными на них обязанностями, но в нашем доме, где над всем доминируют книги, делать им было абсолютно нечего. Библиотека сына – несколько тысяч томов – состоит на три четверти из книг на иностранных языках (немецкий, английский, французский, итальянский). Пришедшим было весьма трудно разобраться с этими книгами, ибо и русским языком они владеют не лучшим образом. Еще большую загадку представлял для них творческий архив Константина, содержащий огромное количество папок с рукописями, архивными выписками, фотографиями, ксерокопиями, фотокопиями, библиографическими карточками и т. д. Ключей ко всему этому у них, понятно, не было, я сама видела, как они внимательно штудировали связку его школьных тетрадей, которые он хранил как память о девятом и десятом классах. Уходя, они оставили копию протокола обыска. Этот удивительный манускрипт можно рассматривать только с юмористической точки зрения. По форме это что-то невыразимо грязное, небрежное, неудобочитаемое. Многие слова так и не удалось разобрать. Они старались воспроизвести названия книг, которые изъяли при обыске. (Кстати, названия книг на иностранных языках – несколько экземпляров, зафиксированных в протоколе, – они не списывали, а перерисовывали). Например, в протоколе обыска указаны книги: М. Зощенко «Перед восходом солнца»; Б. Пильняк «Соляной амбар»; «Фотолетопись жизни Марины Цветаевой», изданная в 1980 г. в США. У сына хранилось в папках большое количество издательских проспектов и книготорговых каталогов, которые ему присылали со всех концов света. Оказавшись в этом безбрежном море, они очень удивлялись и спрашивали о том, что это такое. Сын им объяснил, и они, на всякий случай, прихватили с собой малую толику. Но особенные муки доставил им иллюстративный материал (фотографии), в котором действительно можно захлебнуться и утонуть. Мой сын – историк литературы, специалист по русской литературе начала XX века и по связям русской литературы с зарубежными литературами. Естественно, что он хранил в своем архиве фотоизображения тех писателей и поэтов, о котором он писал, чьи письма он публиковал и т. д. Почему-то это вызвало недоумение у агентов, производивших обыск. В протоколе обыска зафиксированы, например, такие фотографии: «лежащий труп С. Есенина», «труп Маяковского в постели» и т. д. Была изъята даже моя фотография, где я снята летом в саду вместе с сыном и его женой.
