Когда чистая и почти сухая куртка мирно повисла на плечиках, я наклонилась, чтобы захлопнуть дверцу стиральной машины, и увидела под ней, у самой стены, что-то непонятное. Пришлось отодвинуть «прачку». На полу нашелся дорогой ошейник Мориса, тот самый, широкий, голубой, с медальоном.
– Где ты взяла его? – спросила Катя, увидав, как я вхожу в кухню с ошейником.
– Наверное, когда в первый день мыли Мориса, уронили случайно за машину, – пояснила я, – жаль, сразу не нашли, пришлось другой покупать.
– Ничего, – ответила Катя, – будет два.
Я бросила полоску голубой кожи на подоконник и нарочито зевнула.
– Пойду спать.
– И я, – откликнулась Катя, – глаза слипаются.
В квартире постепенно установилась тишина. Около одиннадцати я тихонько выглянула в коридор. Умаявшись за день, домашние мирно похрапывали. Лишь Муля и Ада, увидав, что хозяйка идет в прихожую, начали громко тявкать.
– А ну, цыц, – прошипела я, – ишь, сторожевые мопсы.
Собаки замолчали, изредка издавая недовольное бурчание.
На улице не было ни души. Москвичи забились в теплые квартиры, залегли в уютные кроватки и сейчас либо мирно почивали, либо смотрели телевизор. Казалось, во всем свете нет никого, только Евлампия стоит в продуваемом всеми ветрами дворе.
«Ничего, – принялась я себя уговаривать, – зато какие деньги! Да люди за сто рублей весь день на улице сосисками торгуют».
Но все равно было неуютно. Впрочем, в метро оказалось полно народа, и я абсолютно спокойно добралась до «Автозаводской». Словоохотливый милиционер, болтавший с девушкой, подробно объяснил, где улица Поворова.
– Направо, второй налево и прямо, поняли?
Я кивнула и выбралась на декабрьскую улицу. Чем дальше от метро, тем меньше людей попадалось навстречу, и конец пути я проделала в гордом одиночестве.
Нужный дом стоял в глубине двора. Ни одно из окон не светилось, а входная дверь висела на одной петле, угрожающе скрипя под порывами ветра. Я храбро вошла в подъезд. Сердце сжалось от ужаса, тут, наверное, крысы! С детства панически боюсь темноты, грызунов, бандитов и насильников. Ну, пожалуй, последние не попадутся, найдут кого посимпатичней, отнять у меня тоже нечего, следовательно, главные враги – мыши.
«Думай о деньгах, о замечательных, милых долларах», – велела я себе и полезла на второй этаж.
Наконец взору открылся длинный мрачный коридор, темный, словно могила.
«Не ходи туда», – шепнул тихий внутренний голос.
«Еще чего, – не согласился голос разума и приказал: – Давай двигай и помни о баксах!»
На мягких ногах я доползла до последней двери и рывком открыла ее. Передо мной открылось небольшое пеналообразное помещение. Прямо в окно светил уличный фонарь, и в блекло-желтых лучах его я заметила кровать, прикрытую тряпками, стол, застеленный газетами, и огромный, необъятный гардероб. У подоконника стоял человек. Свет бил ему в спину, и лицо поэтому казалось черным. Впрочем, Татьяна – это могла быть только она – носила темную одежду и выглядела как Зорро.
– Таня, – как можно ласковее начала я, – не пугайтесь, я просто хочу поговорить с вами и помочь.
Девушка медленно вытянула руку, и свет фонаря скользнул по блестящей стали. В ту же секунду раздался тихий хлопок, словно вытащили пробку из ванной.
Мое тело действовало быстрее разума. Ноги мгновенно понеслись в коридор, и я побежала к выходу, не видя ничего в кромешной темноте. Сзади, тяжело дыша, бежала Таня. Она больше не стреляла, явно поджидая, пока я выбегу на улицу и окажусь при свете все того же фонаря отличной мишенью. Почти потеряв голову от ужаса, я долетела до выхода, и тут вдруг разом вспыхнул свет, и прямо над моим ухом громовой голос заорал:
– Ложись, мать твою!
Я рухнула на заплеванный пол и, быстро орудуя локтями и коленями, поползла вперед. Ослепительный свет бил в лицо, и парадоксальным образом я видела хуже, чем в темноте. До этого я хоть различала какие-то очертания, сейчас ничего – яркий, как вспышка, свет заливал все кругом.
Мимо с ужасающим грохотом и матом неслись люди, кто-то наступил сапогом мне на руку, и я заныла, словно больная собака.
– Стой, падла! – раздавалось вдали.
Следом послышался грохот и дикий крик.
Внезапно все стихло.
– Порядок, ребята, – завопил густой бас, – ноги сломал!
– А не врет? – крикнул над моим ухом некто.
– Не, – надрывался первый, – кости прямо наружу торчат!
– Так и надо, – позлорадствовал второй и, ухватив меня за воротник, рывком поставил на ноги: – Идти можешь?
Я кивнула.
– Тогда пошли.
Свет погас, наступила кромешная тьма. В какую-то минуту моя правая нога подвернулась, и я шлепнулась спиной прямо на ступеньки.
– Гляди, куда идешь, – сердито отчитал меня провожатый, вновь рывком поднимая с лестницы.
– У меня нет с собой прибора ночного видения, – рассердилась я, – чего, как кошку, за шкирку хватаешь!
– Еще и огрызается, – фыркнул мужчина, и мы выпали во двор.
Небольшое пространство оказалось забито машинами, а в сугробе лежала Татьяна и стонала. Около нее, покачиваясь на пятках, стоял милиционер, рядом парочка мужчин в штатском. Один из них обернулся, и я узнала Володю Костина.
– Здравствуй, красота ненаглядная, – ухмыльнулся майор, – плоховато выглядишь, куртка в грязи, морда сажей перемазана, ты что, через трубу лезла?
Я молчала, не понимая, что происходит.
– А ну иди сюда, – велел приятель.
На плохо слушающихся ногах я подковыляла поближе.
– Знаешь, кто это? – спросил Володя, указывая на стонущую девушку.
Я вгляделась в фигуру. Она лежала на спине, черные джинсы были порваны, и под ними растекалась кровавая лужа. Темная куртка задралась, а лицо было прикрыто вязаным шлемом, только в прорезях лихорадочно блестели глаза.
– Ну, – поторопил майор, – кто это, по-твоему?
– Татьяна Митепаш, она же Ксения Федина, – ответила я и добавила: – Вызовите «Скорую», ей же больно.
– Сейчас приедет! – отмахнулся Костин. – Митепаш, говоришь? Теперь смотри.
Он нагнулся и молниеносным движением сдернул трикотажную маску. Раздался дикий вскрик, я вздрогнула и уставилась на лицо. Было отчего тронуться умом. На грязном, окровавленном снегу, испуская бесконечные стоны, лежал Федор Бурлевский.
ГЛАВА 29
В ту ночь я так и не легла спать. Сначала Костин вытряхнул из меня всю душу, требуя последовательно рассказать о своих приключениях. Но не успела я закрыть рот, как Володя позвал Славу Самоненко и еще двух незнакомых мужиков в сильно помятых брюках.
– А теперь еще раз с самого начала, – велел майор.
– Никогда! – разозлилась я. – Я только что рассказала…
– Слушай, Лампа, – прошипел Костин, – начинай заново, а то по тебе изолятор временного содержания плачет, а там знаешь как плохо, стул…
– Знаю, знаю, – вздохнула я, – мебель железная и к полу привинчена, а в унитазе все время льется вода.
– Почему? – оторопел Костин.
– Потому что бачков нет, – пояснила я.
Самоненко заржал и спросил:
– Ты, Владимир, небось и не знаешь, как параша выглядит, а Лампа в полном курсе. Кстати, как там мопсихи? Будет у меня щенок?
– Я по камерам не хожу, – буркнул майор, – и в сортиры не заглядываю, на то есть другие работники. Ладно, еще разок, с самого начала.
Я принялась медленно излагать факты. Домой отправили меня около четырех утра. Но стоило мне на цыпочках вползти в прихожую, как двери комнат захлопали, и встрепанные домашние потребовали разъяснений. Пришлось каяться в третий раз. Спать отпустили только в семь утра. Я легла на неразложенный диван, подгребла поближе к замерзшим ногам Аду с Мулей и, чувствуя, как согреваются ступни, провалилась в мягкое болото сна.
– Эй, Лампа, – раздалось тут же над ухом.
Господи, только глаза закрыла.
– Ну что еще? – простонала я, безуспешно пытаясь разлепить веки, – дайте отдохнуть.
– Хватит, голубка сизокрылая, – проворчал мужской голос, – ужинать пора.
– Как, – изумилась я и машинально села, – который час?
– Двадцать один тридцать, – хмыкнул Володя, – продрыхла целый день и еще хочешь?
– Кошмар, – пробормотала я и тут только сообразила, что сижу на диване в мятой майке, со встрепанной головой и, очевидно, размазавшейся тушью. – Отвернись сейчас же.
– Почему? – удивился майор.
– Я не причесана и плохо выгляжу.
– Да? – спросил Володя. – А по-моему, как всегда!
Пришлось вылезать из-под одеяла и ползти на кухню. Там уже уселась вся семья с выжидательным выражением на лицах.
– Владимир, – весьма официально начала Катя, – ну теперь, когда Лампа проснулась, ты объяснишь нам, что к чему?
– Ага, – ухмыльнулся майор и подвинул к себе поближе тарелку с пельменями, – только почему я? У вас Лампа – высококвалифицированный детектив, можно сказать, гроза бандитов, пусть она и вводит всех в курс дела.
