увидите, что все это правда. Вы думаете, кто-нибудь из нас
хотел такой жизни? Думаете, мы
выбирали родиться и существовать в таком мире? Нет, но нам пришлось, и система была настроена таким образом, что мы были обречены. Образование – слишком дорогое, цены на жилье – слишком высокие, рабочих мест не было, долги продолжали расти, наркотики распространялись все больше, пространства для жизни становилось все меньше и меньше. А кто там наверху дергал за ниточки? Совершенные, богачи – им
нужно было, чтобы мы бедствовали, им
выгодно было, чтобы у нас не было ничего, чтобы, смотря на все это, они могли похлопать друг друга по спине и сказать: «Посмотри, у
меня есть все, а у них ничего! Если бы
они работали так же усердно, как
я!» Но, несмотря на все это, лучшими людьми, которых я встречал, были те, кто побирался на свалках и воровал крыс. Вот почему я сражаюсь. Я борюсь за людей, которых люблю, а вам никогда не понять, что такое любовь, потому что можно научить машину думать, но нельзя научить ее чувствовать.
Механические глаза Мэддокса долго изучают меня.
– Я принимаю твои условия, – наконец, отвечает он. – Твои друзья могут прожить свои дни в Арке.
– Тогда я принимаю ваши условия, – отвечаю я.
– Значит, ты согласен сказать в прямом эфире, транслируемом во всех Регионах мира, что ты совершил ошибку? – спрашивает Гален с волнением в голосе. – Что Хэппи не враг? Что то, что сделала Хэппи, было необходимо для выживания вида? Прикажешь повстанцам всех Регионов прекратить боевые действия?
– Да, – отвечаю я.
– И примешь участие в эксперименте, чтобы извлечь технологию самоисцеления, которая позволит мне… нам… Хэппи жить вечно? – продолжает Гален.
Я смеюсь в ответ:
– Так вот почему вы согласились быть прислужником Хэппи, ради вечной жизни?
Гален берет себя в руки.
– Возможно, это было частью уравнения, Лука, но, в конце концов, Хэппи нуждалась во мне. Лука, люди – идиоты. Скажи им правду, и они извратят ее так, как им выгодно. Я Гален Рай, за меня проголосовало множество сторонников, настолько преданных, что я мог войти в Вертикаль «Западное прибежище», поубивать всех Убогих и все равно выиграть выборы на следующий день. В начале пути Хэппи нужны были такие лидеры, как я; лидеры, которые могли заставить своих преданных последователей делать то, что им сказано. Скудоумие толпы, Лука, нельзя недооценивать. Я играл на их страхах, предрассудках, идиотизме. Я сказал им, что перестану отбирать часть субсидий у мигрантов, и они назвали меня героем. Сказал им, что верну военную службу, и меня назвали спасителем. Я обещал ослабить законы УЗ-оружия, и люди скандировали мое имя! Думаешь, меня волнует миграция? Бездомность? Хоть что-то из этих произвольно приходящих на ум вопросов, о которых я твердил изо дня в день? Нет! Но я знал, что хочет услышать тупой коллективный разум людей. Я манипулировал ими, пока они не стали верными, преданными и непреклонными. Первая фаза плана Хэппи предусматривала отравление девяноста восьми процентов населения Земли. Подобного невозможно добиться без таких людей, как я, в…
– Хватит, – перебивает его Носитель Мэддокса. – Ты принимаешь наши условия?
– Да, – отвечаю я, улыбаясь Галену, взирающему на меня с беспокойством.
– Хорошо, – продолжает Носитель Мэддокса. – Теперь, полагаю, ты хочешь узнать, кто третий объект наших испытаний.
Он встает и идет к лифту. Мы с Тайко и Галеном следуем за ним, спускаемся на шестьдесят пятый этаж, прямо туда, откуда я освободил Малакая, туда, откуда Вудс бросился вниз насмерть.
– Сюда, – говорит Хэппи голосом Мэддокса, открывая дверь.
Я вхожу в лабораторию. Комната в точности такая же, как и раньше, за исключением того, что теперь в воздухе над подопытными не парят голографические проекции, а роботизированные руки E4-EX-19 отремонтированы.
На одном из операционных столов лежит человек. Игла паралича, очевидно, не активирована, потому что слышно его прерывистое дыхание, быстрые и хриплые вдохи и выдохи.
– Кто это? – спрашиваю я, внезапно испугавшись того, что могу увидеть.
– Взгляни, – говорит Носитель Мэддокса, протягивая руку.
Я подхожу ближе, мое сердце начинает бешено колотиться, когда я вижу ее каштановые волосы и большие залысины там, где волосы, словно, вырвали. Я подхожу к операционному столу, медленно обхожу его кругом; вижу веснушчатые щеки, дикие голубые глаза, выражение безумия и гнева, высеченное на ее лице.
– Боже мой, – шепчу я, – Мейбл.
Она последняя, кого мы освободили из Аркана: испуганный маленький ребенок, отказавшийся бежать вместе с нами. Она одна спустилась в железнодорожные туннели, где ее заживо съели крысы. По крайней мере, я так думал.
– Когда мы нашли ее, – говорит Мэддокс, выводя меня из состояния шока, – крысы съели большую часть ее тела, они отгрызли ей глаза, язык. Но она была жива.
– Вы… как вы узнали?
– Она была совершенно безумна, не понимала, как выжила, просто кричала снова и снова. Но, как видишь, она еще пригодна.
– Вы сущее зло, – выплевываю я, запинаясь.
– Чтобы добиться перемен, необходимы жертвы, – отвечает мне Хэппи через Мэддокса.
– И так всегда? – раздается голос Тайко у меня за спиной.
Я наблюдаю, как на лице Мэддокса проявляется любопытство, когда его светящиеся глаза встречаются с глазами Тайко.
«Неужели у них могут быть разногласия? – думаю я. – Они ведь единый организм».
Гален наклоняется вперед.
– Видишь ли, Лука, все, что произошло, и все, что должно произойти, идет на благо планеты и на благо людей.
– Но не на благо тех, кто еще остался в живых, – возражаю я, смотря со слезами на глазах на девочку, которую не смог спасти.
Гален смеется.
– Иногда нужно мыслить масштабнее, за пределы нашей собственной незначительной жизни, – улыбается он. – Завтра на рассвете, Лука, ты будешь стоять на сцене и говорить миру правду: ты присоединился к нам.
– Когда получите то, что хотите, – говорю я, – как только поймете, как работает исцеляющая технология, убейте нас обоих, пожалуйста, меня и ее.
Гален смотрит на Тайко, Носитель берет меня за руку и ведет обратно к лифту.
Мы спускаемся на три этажа, в большую комнату.
Тайко останавливается в дверях.
– Это твои апартаменты на ночь. В шесть утра тебя заберут на первый этаж.
Он закрывает дверь. Щелкает замок, и я остаюсь один.
Похоже, кому-то пришло в голову сделать эту комнату похожей на номер высококлассного отеля. Глянцевый черный пол и стены залиты светом скрытых светильников. Дальняя стена – это огромное окно в пол с видом на город. Кровать с балдахином, наполовину утопленная в полу, с черными простынями и подушками.
Я не двигаюсь с места. Я думаю о Мейбл, привязанной к операционному столу, потерявшей рассудок более девяти недель назад.
«Сколько же она пробыла одна в тех туннелях? Как долго крысы поедали ее, пока раны на ее теле заживали снова и снова?»
Я прохожу через комнату и открываю дверь в ванную. Я иду в душ, спотыкаясь и на ходу стягивая с себя военную форму Совершенного.
Я долго стою в душе, наблюдая, как вода стекает в канализацию. Слушаю мерный шум текущей воды и стараюсь ни о чем не думать.
Я выхожу из душа и оборачиваюсь полотенцем, но оставляю кран открытым – чтобы шум воды заглушал звук моего голоса. Я вынимаю из кармана черной рубашки Плодожора и включаю его.
Я поднимаю руку с целью успокоить дрона, чтобы он не кричал, и в кои-то веки это срабатывает.
– Эй, дружочек, – говорю я.
