Генерал был очень снисходителен. Он находился уже в середине палаты, когда кто-то наконец догадался крикнуть «Смирно!». Но он предпочел этого не заметить. Опомнившись, весь медицинский персонал забегал. Но генерал почти не обращал внимания на врачей, говорил спасибо после каждого доклада и быстро шел мимо кроватей. Он остановился только один раз, увидев пациента, сидевшего на кровати прямо, как стрела. Он спросил, почему тот так сидит, и, когда ему объяснили, покраснел. В довершение ко всему больной через мгновение, безо всякого стыда, громко крикнул, что закончил. Сестра Лизбет за спиной генерала тайком вынесла из палаты судно.
Закончив обход, генерал прочистил горло и хриплым голосом произнёс:
— Желаю вам веселого Рождества.
Это всем очень понравилось; солдаты хотели поблагодарить его и пожелать ему того же, но устав не позволял этого. Устав запрещал военнослужащим благодарить старших по званию в словесной форме и предписывал им в этих случаях вставать по стойке «смирно». И больные вытянулись в струнку на своих кроватях.
Через два дня Тайхман смог уже немного поговорить с Бюловом. Потом он спустился в сад и сжег его письма. Позже он снова зашел к Бюлову и сказал, что в домике, о назначении которого они поспорили, сжигали грязные бинты. И Бюлов ему поверил.
Глава 11
Они слышали много хвалебных отзывов о Военно-морской академии в Фленсбурге-Мюрвике. Говорили, что преподавателями здесь служат лучшие офицеры флота; с курсантами обращаются по-человечески и дают возможность продемонстрировать, что у них под шляпой есть мозги.
Вот при каких обстоятельствах Тайхман получил первое взыскание.
По прибытии в академию их встретил у лестницы мичман, который сообщил им, где находятся их комнаты. Штолленберга он отправил в восточное крыло здания, где размещалась вторая рота, а Тайхмана и Хейне — в западное; они были приписаны к третьему взводу первой роты. Тайхман поселился с пятью другими курсантами. У них была своя гостиная, спальня и общая ванная с другой комнатой, где должен был жить Хейне. Когда Тайхман перекладывал свои вещи в рундук, дверь открылась, и кто-то заорал:
— Мне нужен один человек!
Тайхман вышел. В комнате горел свет, а в коридоре было темно, и Тайхман не сразу разглядел, кто его зовет. В результате голос продолжал греметь. Насколько понял Тайхман, ему было велено доложить о своем прибытии с упакованным рюкзаком.
— Я научу тебя, как приветствовать старших по званию. Я — лейтенант Виссман. Запомни это.
Тайхман запомнил бы лейтенанта и без этого. Но прежде чем он отправился снова упаковывать рюкзак, Виссман велел ему явиться к нему в комнату, ведь он звал одного человека. Тайхман прошел в комнату Виссмана, находившуюся в конце коридора, и обшил картонными панелями окна. Потом он надел рюкзак и доложил Виссману о своем прибытии. И снова лейтенант заорал:
— Ты все свои вещи сложил в рюкзак?
— Да, господин лейтенант.
— Вам нельзя доверять. Лучше я сам проверю.
Тайхман отнес рюкзак в свою комнату, Виссман пошел вместе с ним. Он велел открыть рундук, который оказался пустым.
— Твое счастье, что он пустой, а то получил бы взыскание в первый же день. А теперь бери рюкзак и сделай три круга вокруг академии. Ровно через три минуты ты должен быть здесь.
Тайхман забросил рюкзак за спину и выбежал из комнаты. Но он не собирался нестись сломя голову, чтобы уложиться в те три минуты, которые дал ему господин Виссман. Он не спеша обошел вокруг академии. Когда он появился в коридоре, лейтенант снова встретил его криком:
— Беглым шагом ко мне, или получишь взыскание!
Лицо Виссмана было красным от ярости. Между большим и указательным пальцами он держал лезвие бритвы, которое поднес к носу Тайхмана.
— Это еще что такое? Ты можешь объяснить мне, что это такое?
В ванной комнате каждому курсанту была отведена маленькая деревянная полочка для туалетных принадлежностей. Тайхман собирался объяснить Виссману, что не знал об этом, но лейтенант не дал ему сказать ни слова:
— Ты отъявленный лгун, как я вижу. Ну хорошо, парень, ты у меня узнаешь, где раки зимуют. Еще один круг.
Тайхману пришлось сделать три круга, поскольку он бежал слишком медленно. Наконец, лейтенант разрешил ему распаковать вещи. Но теперь ему не понравилось, что он сделал это слишком медленно.
— Упакуй все снова, — заорал он, — и сделай еще один круг.
— Больше не побегу, — заявил Тайхман, — я устал.
Этот разговор происходил в дверях, и курсанты из других комнат все слышали.
Виссман ни разу еще не получал такого ответа. На мгновение он растерялся, а затем произнес дрожащим, но очень мягким голосом:
— Понимаешь, что ты сейчас сделал?
— Да, господин лейтенант. Я отказался выполнить приказ. Но я только что выписался из госпиталя и не собираюсь делать то, от чего снова могу очутиться на больничной койке.
— Что ты собираешься или не собираешься делать, никого не интересует. А как ты оказался в госпитале?
— Я был ранен.
— Ах, ты был ранен. Тогда разреши задать тебе один вопрос — почему не носишь нашивку о ранении?
— Она пришита к моему бушлату, а бушлат лежит в рюкзаке.
— Ах вот в чем дело. А разве ты не знаешь, что должен явиться к офицеру на доклад в повседневной форме одежды?
— Я этого не знал.
— Так вот, теперь знай. Более того, повседневная форма включает в себя все нашивки и награды. Я что, по запаху должен догадываться о твоем ранении? Тем не менее, я доложу о твоем поведении ротному.
Позвонил гонг к обеду.
В столовой всех заставили стоять целых пятнадцать минут. Затем появился офицер, прошел вдоль столов, проверил у некоторых курсантов ногти, отослал двух из них остричь их, подошел к своему стулу, стукнул по нему деревянным молотком и сказал:
— Садитесь.
Курсанты сели и принялись есть. На обед был подан свекольный салат, хлеб и засохший сыр.
На следующее утро Тайхман явился к командиру роты и получил выговор.
Вот как он получил второе взыскание.
Командир роты произнес речь, приветствуя новых курсантов. Это был массивный мужчина с жирными щеками; издали его сияющее лицо напоминало лица ангелов на картинах Рафаэля, если не обращать внимания на лысину, красовавшуюся на макушке его головы. Он начал свою речь так: «Господа, некоторые из вас прибыли из Франции, но если вы думаете, что для того, чтобы стать хорошим моряком, надо не менее семи раз переболеть гонореей, то ошибаетесь. Я скоро женюсь… Здесь нет ничего смешного, черт побери. Между моей женитьбой и тем, что я сказал до этого, нет никакой связи. Конечно же нет… В любом случае вы скоро разучитесь смеяться. Это не относится к женитьбе… Я запрещаю вам неправильно истолковывать мои слова… Я просто хотел напомнить вам, что вы должны постоянно готовить себя к будущему браку; ведь вам тоже когда-нибудь придется жениться. Нет-нет, слово „придется“ не подходит… Вы женитесь, только если захотите, если достигнете необходимой для этого зрелости… Да, господа, офицеры военно-морского флота должны быть чисты телом и душой. Для морского офицера брак — это единственная, уникальная возможность иметь детей… Прошу вас прекратить глупый смех. Я этого не потерплю. Вы еще просто дети. Вы не созрели до серьезного разговора. Я это запомню… Я имел в виду, конечно, что брак — это единственная возможность для офицерских жен иметь детей… Здесь, в Фленсбурге, много прекрасных женщин…» В конце речи он три раза произнес «Хайль Гитлер!».
Нельзя сказать, чтобы Тайхман смеялся громче всех, но ротный запомнил его бас, кроме того, он стоял в конце строя, а ротный уже знал его. И Тайхман получил взыскание.
В тот же день в комнату, где он жил, зашел мичман Рамер, курсант-второгодок, и обменял свой КМП, вместе с инструкцией о том, как его использовать, на две пачки сигарет. КМП назывались коробки с морскими призами и означали девиц, которые посещали танцы в Морской академии. Эти девицы высоко здесь ценились, поскольку их было слишком мало. Их передавали от одного курса к другому, но они не становились от этого моложе. Рамер с большой выгодой торговал своими КМП, поскольку Бог обидел его внешностью. Он напоминал карлика с большим обрюзгщим лицом и мясистым курносым носом; рот его походил на рот головастика, а волосы — на стерню. Когда он шел, создавалось впечатление, что ему надо чем-то уравновесить свою голову, чтобы она не упала на землю.
У мичмана были также записи речей ротного.
— Перед слушателями каждого курса, — сказал Рамер, — командир произносит одну и ту же речь, и всегда бывает очень интересно следить за ней по тексту, который вы держите в руках, и отыскивать ошибки, которые он делает, произнося свои три обязательные речи: первую — перед новобранцами, вторую — при производстве курсантов в мичмана и третью — перед разъездом выпускников после последнего экзамена. — Но тексты речей никого из соседей Тайхмана не заинтересовали.
