Все пригодные для службы на подводных лодках были автоматически записаны добровольцами в подводный флот. Штолленберг и Тайхман попали в третью флотилию подплава, а Хейне — в шестую. Они расстались в Париже; Хейне сел здесь на поезд, шедший в Лорьян, а Тайхман и Штолленберг на том же специальном поезде командования подводным флотом уехали в Ла-Рошель.
Тайхман и Розенкранц получили направление на лодку, которой командовал лейтенант Лютке, а Штолленберг — на лодку лейтенанта Венера. Но после небольшой выпивки с адъютантом командира флотилии Тайхман и Штолленберг были направлены на лодку Лютке, а Розенкранц — на лодку Венера.
Глава 12
Подводная лодка держала курс на запад.
Когда Тайхман заступил на вахту по борту, в левой четверти мигал маяк на мысе Финистерре. Через четверть часа он пропал из вида. Видны были только огни испанских рыболовецких судов; потом исчезли и они, остались только чайки. По морю шла легкая зыбь; чайки спали на волнах и в лунном свете казались неправдоподобно белыми, напоминая издалека снежки.
Моряки на мостике измучились и замерзли, но глаза их без устали вглядывались в ночную тьму. Позади них, на востоке, над горизонтом появилась бледно-зеленая полоска, и, когда она приняла желтый оттенок, старпом крикнул в люк рубки:
— Командиру — светает.
Командир поднялся на мостик. Старпом, выполнявший обязанности вахтенного начальника, доложил ему обстановку, сообщив курс и скорость лодки. Командир выслушал доклад молча. Он взял протянутый ему секстант, определил высоту звезды и спустился вниз.
Не отрывая бинокля от глаз, Тайхман спросил старпома:
— Старик всегда такой молчаливый?
— Когда никого не разносит, то да.
На мгновение наступила тишина. Потом они услышали, как позади них на палубу льется вода. Старпом обернулся и сказал:
— Доброе утро, доктор.
— Доброе утро, господа. Смешно, но я люблю делать это, когда меня не видит солнце. Я его стесняюсь, ха-ха-ха.
— Следующий раз, когда подниметесь на мостик, не забудьте, пожалуйста, сказать: «Один человек на мостике».
— Конечно скажу. А зачем это?
— Я должен знать, сколько человек находится на мостике, кроме вахтенных. На случай срочного погружения.
— Хорошо, я запомню. А теперь — один человек покидает мостик.
— А вы понятливый, доктор.
— Всегда таким был.
— Тайхман, вы могли бы и поздороваться с господином Тиммлером, — заметил старпом. — Нравится он вам или нет, но это наш военный корреспондент.
— Я его терпеть не могу, — заявил Тайхман.
— Наш шкипер тоже нас терпеть не может.
— Но мы же не военные корреспонденты.
— Не могу понять, что вы против них имеете. Тиммлер — доктор философии, а в свободное время пишет книги.
— Я ничего не имею против военных корреспондентов. Наоборот, всегда слышал о них только хорошее. Но скажите по правде — вам самому он нравится?
— Глаза бы мои на него не смотрели.
В эту минуту появилось солнце, и все вокруг мгновенно преобразилось. Тонкие, словно шелковые нити, первые нежные лучи робко поднялись над горизонтом. Постепенно они превращались в сверкающие стрелы, которые пронзали черные, как ночь, облака и поджигали их. И тут над горизонтом показался краешек огромного огненного шара; небеса запылали, чайки с криком взмыли вверх, — это из-за моря поднималось светило. Вуаль тумана, покрывавшего океан, разорвалась, и Тайхману показалось, что море дымится. Чайки парили над лодкой, расправив неподвижные крылья, словно орлы. Долгими пронзительными криками они приветствовали утро, одна из них летела прямо на лодку, расправив крылья и ни разу не взмахнув ими…
— Полный вперед. Лево руля. Открыть огонь по готовности! — крикнул старпом.
Но было уже поздно. Самолет успел сбросить бомбу. Она упала справа по борту в 10 метрах от лодки. Вахтенных на мостике окатило с ног до головы. Самолет скрылся.
На мостик выскочил командир. Старпом доложил ему о том, что произошло.
— Ублюдки! — сказал командир.
Никто так и не понял, кого он имел в виду — британцев или вахтенных. Затем он отдал команду на погружение. Командир и за ним два сигнальщика скрылись в люке; потом туда нырнул Тайхман и, наконец, старпом.
Тайхман прошел в центральный пост и занял место оператора носовых горизонтальных рулей. Справа от него сидел оператор кормового горизонтального руля. Позади стоял инженер-механик Винклер.
Матросы у клапанов балластных цистерн доложили:
— Один готов.
— Два готовы.
— Трое с обеих сторон готовы.
— Четверо готовы.
— Все пятеро готовы.
— Все клапаны готовы, — крикнул инженер в рубку.
— Заполнить цистерны, — приказал сверху старпом.
— Заполнить цистерны, — отдал распоряжение матросам инженер-механик.
Тайхман установил горизонтальный руль на отметке «полное погружение», кормовой же был установлен в вертикальное положение. Клапаны открылись, вода хлынула сначала в переднюю, а потом и в заднюю балластные цистерны. Лодка получила дифферент на нос и стала погружаться. На глубине 15 метров инженер-механик крикнул:
— Продуть балласт!
С ужасающим ревом сжатый воздух вытеснил воду из цистерн быстрого погружения. На глубине 15 морских саженей [6] Винклер выровнял лодку и доложил командиру:
— Все клапаны закрыты.
— Глубина сорок метров, — сказал командир. — Самый малый вперед. Выровнять лодку.
Инженер повторил приказ командира и с помощью дифферентных цистерн поставил лодку на ровный киль. В то же самое время он отдавал приказы оператору горизонтальных рулей. Когда лодка выровнялась на глубине 20 морских саженей, они стали работать независимо, следя за уровнем воды по манометру Папенберга, а инженер только время от времени корректировал их действия.
— Этому парню надо бы снять свои часы, — сказал командир Винклеру, показав на оператора носовых рулей.
Тайхман подумал: «Он что, опять забыл мою фамилию или просто не хочет ее произносить? Это на него похоже. Все равно, часы Вегенера я не сниму. Однако на борту лодки они мне не нужны, а когда мостик заливает водой, в них попадает влага, что для часов очень плохо, даже если они, как указано в инструкции, водонепроницаемые. Видимо, надо их периодически снимать. Но только не сейчас, поскольку этот ублюдок с лейтенантскими погонами думает, что меня можно называть „этот парень“ — этот щеголь с ухоженными ногтями и лавандовым лосьоном…»
Тайхман недооценил командира. Лютке не любили на лодке, но он был отличным подводником. Он пустил на дно множество судов общим водоизмещением более 100 тысяч тонн и хорошо знал свое дело. Экипаж знал об этом, и, хотя моряки выходили с ним в море уже в пятый раз, боялись его точно так же, как и в свой первый поход, но, тем не менее, гордились им. Они не позволяли никому критиковать своего командира и защищали его, несмотря на то что терпеть не могли его характер. Они прощали ему его недостатки — но это не приближало их к нему. Они простили ему даже то, что он велел убрать изображение Рыцарского креста, которое они, как и все экипажи, чьи командиры получали этот крест, нарисовали на рубке своей подлодки. Но когда команда поздравляла Лютке с этой наградой, он спросил: «А вы какое имеете к этому отношение? Я приказываю убрать эту птицу с моей лодки. Я что-то не помню, чтобы награду получил весь экипаж». Таков был Лютке. Но на берегу, а также в те часы, когда корабль входил в порт или выходил из него, он надевал свой крест. Он ходил с ним даже в офицерский бордель.
После завтрака были учения, во время которых отрабатывалось погружение на большую глубину. Подлодка погрузилась на 80 морских саженей, а затем всплыла на поверхность. В 8:00 Тайхман сменился с вахты.
У него со Штолленбергом были койки в кубрике для старшин. Здесь они спали, но им приходилось проводить все свободное от вахт время и принимать пищу в офицерском отсеке. Так захотел Лютке. Это не нравилось ни старшим чинам, ни старшинам, да и Тайхмана со Штолленбергом совсем не устраивало. Они предпочли бы питаться в старшинской столовой, поскольку камбуз располагался по соседству с ней; все блюда для офицеров, командиров и экипажа проходили через старшинскую столовую, которая служила чем-то вроде таможни. Тем не менее, кормили в кают-компании хорошо. За все время службы мичманы никогда так хорошо не питались. Но это было единственное преимущество жизни на подлодке.
Вначале, переходя из отсека в отсек, они постоянно ударялись головой о переборку. Но скоро привыкли наклонять голову и научились быстро проскальзывать в узкие водонепроницаемые двери. Но самое худшее на субмарине — это вахта на мостике. Она продолжалась четыре часа, в течение которых не позволялось ни садиться, ни прислоняться к чему-нибудь, а также отнимать от глаз тяжелый цейссовский бинокль. Каждый из наблюдателей отвечал за свой сектор обзора, равный 90 градусам. Надо было одновременно следить за морем, горизонтом и небом. Если над горизонтом появлялась верхушка мачты, тонкая, словно иголка, вахтенный обязан был немедленно доложить об этом командиру; если видна была уже половина мачты, то его ждало взыскание. А тут еще эти чайки. Они напоминали самолеты, особенно когда скользили по небу со стороны солнца; а может, это самолеты были похожи на чаек. Чайки были повсюду, только в открытом море их становилось немного меньше, чем у берегов. Но даже посреди океана их было достаточно, чтобы усложнить жизнь вахтенным на мостике.
