из своего уголка.
– Ничего… Тряпки не сосет. Из новых. Вежлив очень – и рукавчики носит, – а глаз всюду запускает, не хуже старого. Сам шкурку дерет – и сам приговаривает: «Повернитесь-ка на этот бочок, сделайте одолжение; тут есть еще живое местечко… Надо его пообчистить!» Ну, да со мной он шелковый; я ему нужен! Только я пришел вам сказать, что уж сегодня вряд ли удастся нам свидеться. Обед вам принесут. А на двор не показывайтесь. Как вы думаете, Марианна, Сипягины будут вас отыскивать, за вами гнаться?
– Я думаю, что нет, – ответила Марианна.
– А я так уверен, что да, – сказал Нежданов.
– Ну, все равно, – продолжал Соломин, – надо быть осторожным на первых порах. Потом обойдется.
– Да; только вот что, – заметил Нежданов, – о моем местопребывании должен знать Маркелов; надо его известить.
– Зачем?
– Нельзя иначе; для нашего дела. Он должен всегда знать, где я. Слово дано. Да он не проболтает!
– Ну хорошо. Пошлем Павла.
– А платье мне будет готово? – спросил Нежданов.
– То есть костюм? – как же… как же. Тот же маскарад. Спасибо – недорого. Прощайте, отдохните. Татьяна, пойдем.
Марианна и Нежданов опять остались одни.
XXVIII
Сперва они опять крепко пожали друг другу руки; потом Марианна воскликнула: «Постой, я помогу тебе убрать твою комнату», – и начала выкладывать его вещи из саквояжа и мешка. Нежданов хотел было помочь ей; но она объявила, что все сделает одна. «Потому что надо привыкать служить». И действительно: сама развесила платье на гвоздики, которые нашла в ящике стола и вбила собственноручно в стену оборотной стороною щетки, за неимением молотка; уложила белье в старенький комодец, находившийся между окон.
– Что это? – спросила она вдруг, – револьвер? Он заряжен? На что он тебе?
– Он не заряжен… А впрочем, дай его сюда. Ты спрашиваешь: на что? Как же без револьвера в нашем-то звании?
Она засмеялась и продолжала свою работу, встряхивая каждую отдельную вещь и хлопая по ней ладонью; поставила даже две пары сапог под диван; а несколько книг, пачку бумаг и маленькую тетрадку со стихами расположила торжественно на трехногом угловом столе, назвав его письменным и рабочим, в противность другому, круглому, который назвала обеденным и чайным. Потом, взяв стихотворную тетрадь в обе руки, приподняв ее в уровень своего лица и глядя через ее край на Нежданова, она с улыбкой промолвила:
– Ведь мы все это перечтем вместе, в свободное от занятий время! А?
– Дай мне эту тетрадь! я ее сожгу! – воскликнул Нежданов. – Она другого не стоит!
– Зачем же ты ее взял с собою, коли так? Нет, нет, я тебе ее не дам на сожжение. А впрочем, говорят, сочинители только грозятся – и никогда своих вещей не жгут. Но я все-таки лучше унесу ее к себе!
Нежданов хотел протестовать, но Марианна выскочила в соседнюю комнату с тетрадью – и вернулась без нее.
Она подсела к Нежданову – и тотчас же встала.
– Ты у меня еще не был… в моей комнате. Хочешь посмотреть? Она не хуже твоей. Пойдем – я тебе покажу.
Нежданов тоже встал и последовал за Марианной. Комнатка ее, как она выразилась, была немного меньше его комнаты; но мебель в ней была как будто почище и поновей; на окне стояла хрустальная вазочка с цветами, а в углу железная кроватка.
– Видишь, какой он милый, Соломин, – воскликнула Марианна, – только не надо себя слишком нежить: такие квартиры нам нечасто попадаться будут. А вот что я думаю; вот было бы хорошо: так устроиться, чтобы нам обоим, не расставаясь, на какое-нибудь место поступить! Трудно это будет, – прибавила она, погодя немного, – ну, там подумаем. Ведь все равно: в Петербург ты не вернешься?
– Что мне в Петербурге делать? В университет ходить да уроки давать? Это уж никуда не годится.
– Вот что Соломин скажет, – промолвила Марианна, – он лучше решит, как и что.
Они вернулись в первую комнату и опять сели друг подле друга. Похвалили Соломина, Татьяну, Павла; упомянули о Сипягине, о том, как прежняя жизнь вдруг так далеко от них ушла, словно туманом покрылась; потом опять пожали друг другу руки – обменялись радостными взглядами; потом поговорили о том, в какие слои должно стараться проникать и как им надо будет держаться, чтобы их не подозревали.
Нежданов уверял, что чем меньше об этом думать, чем проще себя держать, – тем лучше.
– Конечно! – воскликнула Марианна. – Ведь мы хотим опроститься, как говорит Татьяна.
– Я не в этом смысле, – начал было Нежданов. – Я хотел сказать, что не надо принуждать себя…
Марианна вдруг засмеялась:
– Я вспомнила, Алеша, как это я нас обоих назвала: опростелые!
Нежданов тоже посмеялся, повторил: «опростелые…» – а потом задумался.
И Марианна задумалась.
– Алеша! – промолвила она.
– Что?
– Мне кажется, нам обоим немного неловко. Молодые – des nouveaux maries, – пояснила она, – в первый день своего брачного путешествия должны чувствовать нечто подобное. Они счастливы… им очень хорошо – и немножко неловко.
Нежданов улыбнулся – принужденной улыбкой.
– Ты очень хорошо знаешь, Марианна, что мы не молодые – в твоем смысле.
Марианна поднялась с своего места и стала прямо перед Неждановым.
– Это от тебя зависит.
– Как?
– Алеша, ты знаешь, что когда ты мне скажешь как честный человек – а я тебе верю, потому что ты точно честный человек, – когда ты мне скажешь, что ты меня любишь той любовью… ну, той любовью, которая дает право на жизнь другого, – когда ты мне это скажешь, – я твоя.
Нежданов покраснел и отвернулся немного.
– Когда я тебе это скажу…
– Да, тогда! Но ведь ты сам видишь, ты мне теперь этого не говоришь… О да, Алеша, ты, точно, честный человек. Ну, и давай толковать о вещах более серьезных.
– Но ведь я люблю тебя, Марианна!
– Я в этом не сомневаюсь… и буду ждать. Постой, я еще не совсем привела в порядок твой письменный стол. Вот тут что-то завернуто, что-то жесткое…
Нежданов рванулся со стула.
– Оставь это, Марианна… Это… пожалуйста, оставь.
Марианна повернула к нему голову через плечо и с изумлением приподняла брови.
– Это – тайна? Секрет? У тебя есть секрет?
– Да… да, – промолвил Нежданов и, весь смущенный, прибавил – в виде объяснения: – Это… портрет.
Слово это вырвалось у него невольно. В бумажке, которую Марианна держала в руках, был действительно завернут ее портрет, данный Нежданову Маркеловым.
– Портрет? – произнесла она протяжным голосом… – Женский?
Она подала ему пакетец; но он неловко его взял, он чуть не выскользнул у него из рук – и раскрылся.
– Да это… мой портрет! – воскликнула Марианна с
