живостью… – Ну – свой-то портрет я имею право взять. – Она выхватила его у Нежданова.
– Это – ты нарисовал?
– Нет… не я.
– Кто же? Маркелов?
– Ты угадала… Он.
– Каким же образом он у тебя?
– Он мне подарил его.
– Когда?
Нежданов рассказал, когда и как. Пока он говорил, Марианна взглядывала то на него, то на портрет… и у обоих, у Нежданова и у ней, мелькнула одна и та же мысль в голове: «Если бы он был в этой комнате, он бы имел право потребовать…» Но ни Марианна, ни Нежданов не высказали громко своей мысли… быть может потому, что каждый из них почувствовал ее в другом.
Марианна тихонько завернула портрет в бумажку и положила ее на стол.
– Добрый человек! – прошептала она. – Где-то он теперь?
– Как где?.. Дома, у себя. Я завтра или послезавтра пойду к нему за книжками, за брошюрами. Он хотел мне дать – да, видно, забыл при отъезде.
– И ты, Алеша, того мнения, что, отдавая тебе этот портрет, он уже ото всего отказывался… решительно ото всего?
– Мне так показалось.
– И ты надеешься его найти дома?
– Конечно.
– А! – Марианна опустила глаза, уронила руки. – А вот нам обед Татьяна несет! – вскрикнула она вдруг. – Какая она славная женщина!
Татьяна явилась с приборами, салфетками, судками. Пока она накрывала на стол, она рассказывала о том, что происходило на фабрике.
– Хозяин приехал из Москвы по чугунке – и пошел бегать по всем этажам, как оглашенный; да ведь он ничего как есть не смыслит, а только так, для виду действует, для примеру. А Василий Федотыч с ним, как с малым младенцем; а хозяин хотел какую-то противность учинить, так его Василий Федотыч сейчас отчеканил; брошу, говорит, сейчас все; тот сейчас хвост и поджал. Теперь вместе кушают; а хозяин с собой кумпаньона привез… Так тот только всему удивляется. А денежный, должно быть, человек, этот кумпаньон, потому все больше молчит да головой потряхивает. А сам толстый-претолстый! Туз московский! Недаром пословица такая слывет, что Москва у всей России под горою: все в нее катится.
– Как вы все примечаете! – воскликнула Марианна.
– Я и то заметливая, – возразила Татьяна. – Вот, готов вам обед. Кушайте на здоровье. А я тут малость посижу, на вас погляжу.
Марианна и Нежданов принялись есть; Татьяна прикорнула на подоконник и подперла щеку рукою.
– Погляжу я на вас, – повторила она, – и какие же вы оба молоденькие да кволенькие… Так приятно на вас глядеть, что даже печально! Эх, голубчики мои! Берете вы на себя тяготу невмоготу! Таких-то, как вас, пристава царские охочи в куролеску сажать!
– Ничего, тетушка, не пугайте нас, – заметил Нежданов. – Вы знаете поговорку: «Назвался груздем – полезай в кузов».
– Знаю… знаю; да кузовья-то пошли ноне тесные да невылазные!..
– Есть у вас дети? – спросила Марианна, чтобы переменить разговор.
– Есть; сынок. В школу ходить начал. Была и дочка; да не стало ее, сердешной! Несчастье с ней приключилось: попала под колесо. И хоть бы разом ее убило! А то – мучилась долго. С тех пор я жалостливая стала; а прежде – что жимолость, что я. Как есть дерево!
– Ну, а как же вы Павла Егорыча-то вашего – разве не любили?
– Э! то особ статья; то – дело девичье. Ведь вот и вы – вашего-то любите? Аль нет?
– Люблю.
– Оченно любите?
– Очень.
– Чтой-то… – Татьяна посмотрела на Нежданова, на Марианну – и ничего не прибавила.
Марианне опять пришлось переменить разговор. Она объявила Татьяне, что бросила табак курить; та ее похвалила. Потом Марианна вторично попросила ее насчет платья; напомнила ей, что она обещалась показать, как стряпают…
– Да вот еще что! Нельзя ли мне достать толстых суровых ниток? Я буду чулки вязать… простые.
Татьяна отвечала, что все будет исполнено как следует, и, убрав со стола, вышла из комнаты своей твердой, спокойной походкой.
– Ну, а мы что будем делать? – обратилась Марианна к Нежданову – и, не давши ему ответить: – Хочешь? так как только завтра начнется настоящее дело, посвятим нынешний вечер литературе. Перечтем твои стихи! Я судья буду строгий.
Нежданов долго не соглашался… однако кончил тем, что уступил, – и стал читать из тетрадки. Марианна села близко возле него и глядела ему в лицо, пока он читал. Она сказала правду: судьей она оказалась строгим. Немногие стихотворения ей понравились: она предпочитала чисто лирические, короткие и, как она выражалась, не нравоучительные. Читал Нежданов не совсем хорошо: не решался декламировать – и не хотел впадать в сухой тон; выходило – ни рыба ни мясо. Марианна вдруг перервала его вопросом: знает ли он удивительное стихотворение Добролюбова, которое начинается так: «Пускай умру – печали мало» [74], – и тут же прочла его – тоже не совсем хорошо, как-то немножко по-детски.
Нежданов заметил, что оно горько и горестно донельзя, – и потом прибавил, что он, Нежданов, не мог бы написать это стихотворение уже потому, что ему нечего бояться слез над своей могилой… их не будет.
– Будет, если я тебя переживу, – произнесла медлительно Марианна – и, поднявши глаза к потолку да помолчав немного, вполголоса, как бы говоря с самой собою, спросила: – Как же это он с меня портрет нарисовал? По памяти?
Нежданов быстро обернулся к ней…
– Да; по памяти.
Марианна удивилась, что он отвечал ей. Ей казалось, что она этот вопрос только подумала.
– Это удивительно… – продолжала она тем же голосом. – Ведь у него и таланта к живописи нет. Что я хотела сказать… – прибавила она громко, – да! насчет стихов Добролюбова. Надо такие стихи писать, как Пушкин, – или вот такие, как эти добролюбовские: это не поэзия… но что-то не хуже ее.
– А такие, как мои, – спросил Нежданов, – вовсе не следует писать? Не правда ли?
– Такие стихи, как твои, нравятся друзьям не потому, что они очень хороши, но потому, что ты хороший человек – и они на тебя похожи.
Нежданов усмехнулся:
– Похоронила же ты их – да и меня кстати!
Марианна ударила его по руке и назвала злым… Скоро потом она объявила, что она устала – и пойдет спать.
– Кстати, ты знаешь, – прибавила она, встряхнув своими короткими, но густыми кудрями, – у меня сто тридцать семь рублей, а у тебя?
– Девяносто восемь.
– О! да мы богаты… для опростелых. Ну – до завтра!
Она ушла; но через несколько мгновений ее дверь чуть-чуть отворилась – и из-за узкой щели послышалось сперва: «Прощай!» – потом более тихо: «Прощай!» – И ключ щелкнул в замке.
Нежданов опустился на диван и закрыл глаза
