рукою… Потом он быстро встал, подошел к двери – и постучался.
– Чего тебе? – раздалось оттуда.
– Не до завтра, Марианна… а – завтра!
– Завтра, – отозвался тихий голос.
XXIX
На другой день поутру рано Нежданов постучался опять в дверь к Марианне.
– Это я, – отвечал он на ее вопрос: кто там? – Можешь ты ко мне выйти?
– Погоди… сейчас.
Она вышла – и ахнула. В первую минуту она его не узнала. На нем был истасканный желтоватый нанковый кафтан с крошечными пуговками и высокой тальей; волосы он причесал по-русски – с прямым пробором; шею повязал синим платочком; в руке держал картуз с изломанным козырьком; на ногах у него были нечищеные выростковые сапоги.
– Господи! – воскликнула Марианна, – какой ты… некрасивый! – и тут же быстро обняла его и еще быстрей поцеловала. – Да зачем же ты так оделся? Ты смотришь каким-то плохим городским мещанином… или разносчиком… или отставным дворовым. Отчего этот кафтан, а не поддевка или просто крестьянский армяк?
– То-то и есть, – начал Нежданов, который в своем костюме действительно смахивал на мелкого прасола из мещан – и сам это чувствовал и в душе досадовал и смущался; он до того смущался, что все потрогивал себя по груди растопыренными пальцами обеих рук, словно обчищался… – В поддевке или в армяке меня бы сейчас узнали, по уверению Павла; а эта одежа – по его словам… словно я другой отроду и не нашивал! Что не очень лестно для моего самолюбия, замечу в скобках.
– Разве ты хочешь сейчас идти… начинать? – с живостью спросила Марианна.
– Да; я попытаюсь; хотя… по-настоящему…
– Счастливец! – перебила Марианна.
– Этот Павел какой-то удивительный, – продолжал Нежданов. – Все-то он знает, так тебя глазами насквозь и нижет; а то вдруг такое скорчит лицо, словно он ото всего в стороне и ни во что не мешается! Сам услуживает, а сам все подсмеивается. Книжки мне принес от Маркелова; он и его знает и Сергеем Михайловичем величает. А за Соломина и в огонь и в воду готов.
– И Татьяна тоже, – промолвила Марианна. – Отчего это ему люди так преданы?
Нежданов не отвечал.
– Какие книжки принес тебе Павел? – спросила Марианна.
– Да… обыкновенные. «Сказка о четырех братьях»… Ну, еще там… обыкновенные, известные. Впрочем, эти лучше.
Марианна тоскливо оглянулась.
– Но что ж это Татьяна? Обещала, что придет ранехонько…
– А вот она и я, – проговорила Татьяна, входя в комнату с узелком в руке. Она стояла за дверью и слышала восклицание Марианны.
– Успеете еще… вот невидаль!
Марианна так и бросилась ей навстречу.
– Принесли?
Татьяна ударила рукой по узелку.
– Все тут… в полном составе… Стоит только примерить… да и ступай щеголять – народ удивлять!
– Ах, пойдемте, пойдемте, Татьяна Осиповна, милая.
Марианна увлекла ее в свою комнату.
Оставшись один, Нежданов прошелся раза два взад и вперед какой-то особенной, шмыгающей походкой (он почему-то воображал, что мещане именно так ходят), понюхал осторожно свой собственный рукав, внутренность фуражки – и поморщился; посмотрел на себя в маленькое зеркальце, прикрепленное на стене возле окна, и помотал головою: очень уж он был неказист. («А впрочем, тем лучше», – подумал он.) Потом он достал несколько брошюр, запихнул их себе в задний карман и произнес вполголоса: «Што ш… робята… иефто… ничаво… потому шта»… «Кажется, похоже, – подумал он опять, – да и что за актерство! за меня мой наряд отвечает». И вспомнил тут Нежданов одного ссыльного немца, которому нужно было бежать через всю Россию, а он и по-русски плохо говорил; но благодаря купеческой шапке с кошачьим околышем, которую он купил себе в одном уездном городе, его всюду принимали за купца – и он благополучно пробрался за границу.
В это мгновенье вошел Соломин.
– Ага! – воскликнул он, – окопировался! Извини, брат: в этом наряде нельзя же тебе «вы» говорить.
– Да сделайте… сделай одолжение… я и то хотел тебя просить.
– Только рано уж больно; а то разве вот что: приобыкнуть желаешь. Ну, тогда – ничего. Все-таки подождать нужно: хозяин еще не уехал. Спит.
– Я попозже выйду, – отвечал Нежданов, – похожу по окрестностям, пока получится какое распоряжение.
– Резон! Только вот что, брат Алексей… ведь так я говорю: Алексей?
– Алексей. Если хочешь: Ликсей, – прибавил, смеясь, Нежданов.
– Нет; зачем пересаливать. Слушай: уговор лучше денег. Книжки, я вижу, у тебя есть; раздавай их кому хочешь, – только в фабрике – ни-ни!
– Отчего же?
– Оттого, во‑первых, что оно для тебя же опасно; во-вторых, я хозяину поручился, что этого здесь не будет, ведь фабрика все-таки – его; в‑третьих, у нас кое-что началось – школы там и прочее… Ну – ты испортить можешь. Действуй на свой страх, как знаешь, – я не препятствую; а фабричных моих не трогай.
– Осторожность никогда не мешает… ась? – с язвительной полуусмешкой заметил Нежданов.
Соломин широко улыбнулся, по-своему:
– Именно, брат Алексей; не мешает никогда. Но кого это я вижу? Где мы?
Эти последние восклицания относились к Марианне, которая в ситцевом, пестреньком, много раз мытом платьице, с желтым платочком на плечах, с красным на голове, появилась на пороге своей комнаты. Татьяна выглядывала из-за ее спины и добродушно любовалась ею. Марианна казалась и свежей и моложе в своем простеньком наряде: он пристал ей гораздо больше, чем долгополый кафтан Нежданову.
– Василий Федотыч, пожалуйста, не смейтесь, – взмолилась Марианна – и покраснела как маков цвет.
– Ай да парочка! – воскликнула меж тем Татьяна и в ладоши ударила. – Только ты, мой голубчик, паренек, не прогневись: хорош ты, хорош, а против моей молодухи – фигурой не вышел.
«И в самом деле она прелесть, – подумал Нежданов, – о! как я ее люблю!»
– И глянь-ка, – продолжала Татьяна, – колечками со мной поменялась. Мне дала свое золотое, а сама взяла мое серебряное.
– Девушки простые золотых колец не носят, – промолвила Марианна.
Татьяна вздохнула.
– Я вам его сохраню, голубушка; не бойтесь.
– Ну, сядьте, сядьте оба, – начал Соломин, который все время, наклонив несколько голову, глядел на Марианну, – в прежние времена, вы помните, люди всегда саживались, когда в путь-дорогу отправлялись. А вам обоим дорога предстоит длинная и трудная.
Марианна, все еще красная, села; сел и Нежданов; сел Соломин… села, наконец, и Татьяна на «тычке», то есть на стоявшее стоймя толстое полено. Соломин посмотрел по очереди на всех:
Отойдем да поглядим.
Как мы хорошо сидим… —
промолвил он, слегка прищурясь, и вдруг захохотал, да так славно, что не только никто не обиделся, а, напротив, всем очень стало приятно.
Но Нежданов внезапно поднялся.
– Я пойду, – сказал он, – теперь же; а то это все очень любезно
