— Ну вот видишь, все закономерно. Кто-то пишет, кто-то читает. Читать легче, чем писать, не правда ли? А я вот гляжу на тебя и думаю, какие мы с тобой разные. Все же на тебя тайга, тундры и пустыни подействовали.
— В каком смысле?
— Ты где-то остался в том времени.
— А оно что, плохое? То время?
— Оно в прошлом. Поэтому тебе кажутся некоторые мои поступки, вполне естественные в настоящее время, непонятными.
Я хотел ему сказать: «Да, кое-что мне кажется непонятным в твоем поведении. Например, мне непонятно, как можно выставлять за дверь отца, когда приходят к тебе гости? Я бы никогда так не поступил со своим отцом. Я бы не стал жадничать и насчет гонорара в соавторстве с Кунгуровым. Ведь если бы не было его писем, ты бы не написал книгу. Точнее, не сделал бы ее без готового материала». Но я молчу. Как-то напомнил ему о его детстве. Привез однажды коня-качалку. Как он был рад! Глазенки блестели, глядел на меня и кричал: «Спасибо, спасибо!»
«А к чему ты это?» — спросил он меня.
«Да так, просто вспомнилось. Теперь ведь я на приколе. Вот и перебираю от нечего делать».
Это я сказал подчеркнуто горько, чтобы он возразил: «Ну что ты, папа, ты еще молодцом! Рано себя списываешь». Но нет, не сказал. Даже горечи не услышал в моих словах. Видимо, отнес меня к той категории людей, которым только и осталось дожевывать государственный хлеб. А может, и вообще не думает обо мне. Что я для него? Человек безо всякой перспективы. И только. И на самом деле, что я для него, если каждое утро отправляюсь в молочный магазин за сырками, творогом, сливками. По пути захожу в булочную, и если приношу хлеб или батон черствые, то слышу упреки. Даже внук относится ко мне равнодушно. Дети — это открытая страница отношений между взрослыми. Я делаю ему подарки, пытаюсь сдружиться, но он все равно сторонится меня. И это ясно почему. Сын ко мне равнодушен. А невестка, Николкина мама, не стесняется даже при нем принижать меня. Стоит мне что-нибудь сказать, как она иронически замечает:
«Ты так думаешь?»
«Да. Так. А что?»
«А иначе никак нельзя думать?»
«А как бы тебе хотелось?»
«Мне? Мне — никак. Я не терплю, когда кто-то за меня думает».
«Тогда почему же ты спросила, как я думаю?» — видя, что она меня дурачит, начинаю нервничать я.
«Просто из любопытства, как ты можешь думать».
«Наверно, не хуже тебя!»
«Ну, когда начинается грубость, самое лучшее прекратить разговор», — сдержанно говорит она и уходит в свою комнату. Медленно уходит и внук. Все это он видел и слышал, стоя у дверей.
Самое мрачное это то, что мне никак не пробить стену равнодушия и бесцеремонного отношения ко мне. Даже Клава не хочет меня понять.
«Пока ты работал, к тебе и Валерий и Лиля относились хорошо. Не правда ли?» — как-то сказала она.
«Это верно. Но почему? Да только потому, что я бывал редкими наездами. К тому же приезжал с деньгами. И тогда не мешал ни сыну, ни его товарищам, ни подругам Лилиным сидеть за моим столом, есть, пить, смеяться».
«Нехорошо упрекать пищей...»
«Да разве я упрекаю. Я говорю, как было. А теперь...»
«Теперь ты ничего не делаешь, и это кого угодно может вывести из терпения».
«Ну, скажи, что мне делать?»
«Ну, этого я не знаю».
«Зато я знаю! Я лишний человек в нашей квартире. Вы привыкли жить без меня. Быть хозяевами. А теперь тут я. Отсюда и все вытекающие последствия. Да-да, только в этом, только отсюда!»
Жена молчит.
— Значит, я в прошлом? — говорю я Валерию.
— Да. Ну, это естественно. Всю жизнь в лесах, в болотах.
— Наверно, из-за меня и пошло: «дикий предок»?
Валерий засмеялся и, вздохнув, сказал:
— Мне кажется, еще никогда время так быстро не меняло сознание людей, как это происходит сегодня. Идет глубинный процесс переосмысления многих духовных ценностей. И ты не обижайся, что не шагаешь в ногу со временем. Не такие, как ты, отстают. А отстать — это значит вывалиться на полном ходу из вагона.
— Значит, я вывалился?
— Не о тебе речь. — И больше ни слова, отвернулся и ушел.
Никак, никак не хочет он включать меня в свой круг. Для него я вывалился из вагона. И поэтому совершенно неинтересен. Хотя и являюсь его отцом.
— Сегодня был митинг протеста против нейтронной бомбы, — сказал за ужином Валерий.
— Ты выступал? — спросила невестка, выбирая кусок ветчины попостнее.
— Да. Ты знаешь, раз от разу я все свободнее и ярче начинаю выступать с трибуны.
— Я рада... А как насчет квартиры?
— Андрей Глебыч твердо обещал. Хорошая будет квартирка. И совсем в центре.
— Как бы ее посмотреть? — Она выбрала кусок по вкусу, положила его на тарелку. В левой руке у нее вилка, в правой нож. Она ими ловко орудует. И Валерий так же ест. Наколет вилкой кусок ветчины, подхватит ножом немного горчицы, намажет и ест. Так же есть приучают и Николку. А я по старинке — ветчину на кусок хлеба и в рот, за что и получаю от жены укоризненный взгляд. Отстал, отстал, что и говорить. Но на изысканиях было не до таких тонкостей. Случалось с утра и до ночи ничего не есть. Так где уж тут? Была бы ложка побольше. Нет, я не к тому, чтобы оправдываться, но уж так получилось. Но и учиться есть с вилочки и ножичка не могу. Поздновато, да и смешно.
— Отличная будет квартирка. Отличная!
— Ну, а как все же насчет нейтронной бомбы? — спрашиваю, чтобы напомнить, что кроме них за столом есть еще и я.
Он недоуменно поглядел на меня.
— Что?
— Я спрашиваю, как с нейтронной?
— А! Мы ее запретили. Не волнуйся, ты от нее не пострадаешь. Мы не допустим! — сказал и продолжает разговор с Лилей.
Сердиться не надо. Валерий шутит. У него хорошее настроение, так почему бы ему и не пошутить?
— Да, папа, позвони Кунгурову, скажи, что я согласен заняться его материалом.
— А почему ты не позвонишь?
— Ну, так будет солиднее. К тому же, в тот раз ты сам хотел поскорее сообщить ему.
Ну что ж, пусть будет солиднее. Я набрал номер.
— Да-да, — тут же отозвался Игорь, будто он все время сидел и ждал моего звонка.
— Все в порядке, — сказал я ему. — Валерий ознакомился с твоими материалами.
— Ну, я ж тебе говорил, ему должно понравиться. Когда ж он теперь засядет вплотную?
— Сейчас спрошу. Валерий, ты когда засядешь вплотную?
— А, черт! — негромко выругался Валерий и взял у меня трубку. — Привет, Игорь Петрович! Да, я посмотрел ваши материалы. Конечно, никакого романа не выйдет, но книга все же может получиться. Этакого эпистолярного плана. Но такая работа займет немало времени. А я занят. У меня своих писательских дел сверх головы. Да еще секретарская работа в Союзе... Да нет, дело не только в соавторстве. Это само собой. Впрочем, этот разговор не по телефону. Хорошо, приезжайте. Нет, сегодня я занят. Давайте на завтра, между шестью и семью вечера. До свидания! — Он положил трубку, походил в раздумье по комнате, закурил.
— Так что, едем или не едем? — спросила невестка. Она стояла перед зеркалом, поправляла прическу.
— А ты уже готова?
— Да... — Лиля повернулась на каблуке перед Валерием. Она конечно, эффектна, тут ничего не скажешь. Есть в ней современная стать. Длинноногая, с небольшой грудью. Волосы у нее ровной полосой опускаются до плеч. Синие тени на веках, и от этого глаза кажутся более светлыми, чем на самом деле. И красив крупный рот с удивительно белыми зубами.
— Что ж, тогда идем.
И они ушли.
— Даже не спросили, занят у нас вечер или нет, — сказал я жене. — Может, мы с тобой собирались куда-нибудь.
— Меня Валерий спросил. Я никуда не собираюсь.
— А я, может, надумал к Ирине съездить.
— Что ж, очень хорошо сделаешь. Бедная девочка, я не могу без слез о ней думать. Ведь надо же, какую неудачную партию себе выбрала. Она и Лиля, обе искусствоведы, подруги, но это небо и земля. Ирина по сравнению с ней просто бедная родственница.
— Не всегда и Лиля хорошо одевалась.
— Да, но зато теперь как одевается, а Ирина? Когда Ирина будет так одеваться? До сих пор Дмитрий простой редактор. И когда он пробьется в главные, и пробьется ли?
— Но ведь не все же главные, надо быть кому-то и рядовым.
— Так может говорить только бездушный человек. Неужели тебе не жаль своей дочери?
— Не понимаю, почему надо жалеть. Нормальная жизнь, нормальная семья. Сыты, одеты. Дмитрий много работает, не пьет.
— Только еще не хватало, чтобы пил. А что много работает, так как ему не работать. Двое детей. А, говорить с тобой! Съезди, посмотри, как там она. Бедная девочка...
Ирина живет на Островке — так в просторечии называют новый район за рекой. По старым масштабам — это целый город из высоких белых зданий. В одном из таких домов живет Ирина.
Она была дома. Такое не часто случается. Как правило, допоздна задерживается на работе: заседания худсовета, выезды в мастерские художников. Но сегодня дома. И зять дома. Впрочем, он все вечера проводит дома: то редактирует рукописи для издательств или журнале, то литературно обрабатывает мемуарные материалы. Все время в работе. Сутуловатый, раньше времени поседевший. Было как-то — попытался стать литератором, даже съездил в Астрахань, в дельту Волги, и написал очерк, но почему-то не напечатали... Только на минуту он отрывается от своей работы, чтобы поздороваться, и снова садится за письменный стол.
