Новость не была неожиданной, но означала, что разработанные генералом планы скоро подвергнутся испытанию пушечным огнем и мушкетными залпами.
– Я занят, Кили, – холодно сказал Веллингтон.
– Я прошу только одного: чтобы моей части разрешили занять место на переднем крае, – сказал Кили с осторожностью человека, знающего, что бренди может сказаться на ясности речи.
– Нет, – ответил Веллингтон.
Стоящий у окна адъютант генерала указал рукой в сторону двери, но Кили предпочел не заметить красноречивого жеста.
– Нас неправильно использовали, милорд, – сказал он не к месту. – Мы прибыли сюда по просьбе нашего суверена, полагая, что для нас найдется надлежащее применение, а вместо этого вы проигнорировали нас, отказали нам в снабжении…
– Нет!
Это прозвучало так громко, что даже часовые у дверей заметно вздрогнули. А потом переглянулись и усмехнулись. Нрав у генерала был еще тот, хотя проявлялся не часто. Когда Веллингтон давал волю гневу, это производило сильное впечатление.
Генерал посмотрел на просителя из-за стола. Он понизил голос до обычного уровня, но даже не пытался скрыть презрение:
– Вы прибыли сюда, сэр, неподготовленные, непрошеные, без должного финансирования – и ожидали, что я обеспечу ваших людей продовольствием и снаряжением. А взамен, сэр, вы предложили мне наглость и, хуже того, предательство. – Он еще сильнее понизил голос, но в нем все равно сквозило пренебрежение. – Вы прибыли не по воле его величества, но потому лишь, что этого желал противник. А теперь я желаю, чтобы вы ушли. И вы уйдете, сэр, уйдете с честью, потому что немыслимо отсылать дворцовую гвардию короля Фердинанда в любом ином состоянии. Но эта честь, сэр, была заслужена другими. Ваша рота, сэр, будет участвовать в сражении, потому что у меня нет никакой возможности отправить вас прежде, чем сюда придут французы. Но гвардейцам придется охранять мой склад боеприпасов. Вы можете командовать ими или отсидеться в палатке. Доброго вам дня, милорд.
– Милорд? – Адъютант тактично обратился к Кили, делая шаг к двери.
Но лорд Кили забыл про такт.
– Наглость? – повторил он. – Бог ты мой, я командовал гвардией короля Фердинанда и…
– И король Фердинанд в плену! – бросил Веллингтон. – Что не говорит, сэр, о достоинствах его охраны. Вы прибыли сюда, сэр, с женщиной, виновной в супружеской неверности, вы щеголяли ею, а она, эта шлюха, сэр, оказалась предательницей! Шлюха, сэр, прилагала все усилия, чтобы развалить мою армию, и единственное, что спасло армию от развала, – это то, что она, слава богу, оказалась такой же умелой в своем деле, как вы в своем! В вашей просьбе отказано, всего хорошего.
Веллингтон снова занялся бумагами. Кили пришел и с другими жалобами, в первую очередь на рукоприкладство и оскорбление со стороны капитана Шарпа, но теперь его самого оскорбил лично Веллингтон. Лорд Кили собрал остатки храбрости, чтобы заявить протест на такое обращение, но тут адъютант крепко ухватил его за локоть и потащил к двери, а Кили обнаружил, что не в состоянии сопротивляться.
– Возможно, вашей светлости требуется немного отдохнуть? – заботливо спросил адъютант после того, как вытолкал разъяренного Кили в приемную, где группа офицеров обратила на него сочувственные взгляды.
Кили сбросил руку адъютанта, схватил со стола шляпу и шпагу и вышел за дверь без единого слова. Проигнорировал он и часовых, которые взяли на караул.
– Быстро Носач его выпроводил, – сказал один из солдат и снова вытянулся, потому что по ступенькам поднимался генерал-адъютант Эдвард Пакенем.
Объятый слепой яростью, Кили пропустил добродушное приветствие Пакенема и зашагал по улице, не видя и не понимая ничего, кроме того, что его постигла неудача. Неудача во всем, сказал он себе, но не по его вине. Карты сыграли против – именно так он потерял небольшое состояние, оставленное матерью после того, как она истратила свои богатства на проклятую Церковь и проклятых ирландских мятежников, которые в конце концов оказались на британской виселице. Тем же самым невезением объяснялась неудача по крайней мере с двумя богатыми мадридскими наследницами: обе предпочли выйти замуж за родовитых соотечественников, а не за пэра без родины. Он вспомнил, как это было, и ощутил острую жалость к себе. В Мадриде он был человеком второго сорта, потому что не мог проследить свою родословную до какого-нибудь средневекового скота, сражавшегося с маврами. А здесь, в этой армии, он изгой, потому что родился ирландцем.
И все же худшим из всех оскорблений было предательство Хуаниты. Хуанита – дерзкая, необычная, умная и соблазнительная – была той женщиной, на которой он бы женился. У нее были деньги, в ее жилах текла голубая кровь, и другие мужчины с завистью смотрели на Кили, когда Хуанита была рядом с ним. И все это время она обманывала его. Она отдалась Лу. Она лежала в объятиях француза и поверяла ему все тайны Кили. Он представлял, как эти двое смеялись над ним, сплетясь в объятиях в постели, и гнев вперемешку с жалостью разгорался все сильнее. Слезы подступили к глазам, когда до него дошло, что он станет посмешищем для всего Мадрида и всей британской армии.
Он вошел в церковь. Не потому, что хотел молиться, но потому, что не мог придумать, куда еще пойти. Ему недоставало мужества вернуться в дом генерала Вальверде, где все будут смотреть на него и шептаться за его спиной, называя рогоносцем.
Церковь полнилась пришедшими исповедаться женщинами в темных накидках. Фаланги свечей мерцали перед статуями, алтарями и фресками. Огоньки отражались от позолоченных колонн и от массивного серебряного креста на высоком алтаре, все еще пребывающем в белом пасхальном облачении.
Кили поднялся по ступенькам к алтарю, опустился на колени и уставился на крест. Шпага звякнула, упав на мрамор. «Меня тоже распинают, – сказал он себе. – Распинают жалкие людишки, не понимающие моих благородных устремлений». Он вытащил из кармана флягу и поднес ее к губам, глотая жгучий испанский бренди так, словно он мог спасти ему жизнь.
– Вам плохо, сын мой? – Неслышно ступая, к нему подошел священник.
– Уйдите, – буркнул Кили.
– Головной убор, сын мой, – нервно произнес священник. – Это дом Божий.
Кили сорвал с головы шляпу с плюмажем.
– Уйдите, – повторил он.
– Да хранит вас Господь.
Священник отошел назад, в тень.
Ждущие исповеди женщины опасливо поглядывали на офицера в роскошном мундире, гадая, уж не молится ли он за победу над приближающимися французами. Все знали, что враги в синих мундирах снова надвигаются, и зажиточные горожане закапывали ценности в садах на случай, если жуткие ветераны Массена побьют британцев и придут разграбить город.
Кили осушил флягу. Голова кружилась – от бренди, от позора, от гнева. Позади серебряного
