текстов, направлены на объяснение самого себя и литературы и одного через призму другого.
В это время Барт продолжает много читать. Его карточки показывают, что, продолжая читать Маркса, Сартра и Мерло-Понти, он интересуется также историей (в рамках тематики, близкой к Мишле), особенно историками школы «Анналов», Марком Блоком, Люсьеном Февром, чья книга о Мишле вышла в Лозанне в 1946 году – Барту она нравится тем, что Февра интересуют структуры и чувствительность. Тогда же он начал читать труды по лингвистике: вопреки частым утверждениям, не Греймас впервые открыл для него эту тему в Александрии. В Бухаресте Барт уже открыл для себя Вигго Брёндаля, он читает его «Опыты по общему языкознанию» (опубликованы в Копенгагене в 1943 году на французском языке), «От слов к мысли, эссе по грамматике французского языка» Жака Дамуретта и Эдуара Пишона, «Историю французской ясности» Даниэля Морне, большого специалиста по XVIII веку и автора учебников для студентов-филологов, очень популярных в 1930–1940-е годы. Благодаря этим работам зреют размышления об определенных мифах языка, таких как ясность, которые он будет развивать в последующие годы.
Тем не менее у Барта есть причины жаловаться, потому что положение французов в Румынии ухудшается с каждым днем, хотя и несравнимо с положением самих румын, которые сталкиваются с цензурой в интеллектуальной сфере, неослабным наблюдением, высылкой и тюремным заключением при малейших признаках инакомыслия. Секуритате, одна из самых главных спецслужб советского блока, завербовала множество гражданских информантов; с момента своего основания в 1948 году она занялась преследованием «классового врага» и пыталась препятствовать связям между румынами и иностранцами[376]. Анни Генар, автор исследования о последовательном истреблении французской культуры в народных демократиях, указывает, что Румыния, своего рода лаборатория для экспериментов советской власти, первой «очень быстро, жестоко и почти повсеместно положила конец присутствию на своей территории культурных агентов из Франции и потребовала закрытия всех площадок, где это культурное влияние могло проявиться»[377]. 20 ноября 1948 года франко-румынское культурное соглашение было расторгнуто, и большинство французских организаций, включая Французский институт, должны были быть закрыты. Повсеместно новые власти осуждают «западный космополитизм», а Париж называют «интеллектуальной столицей космополитизма, разоблаченной Москвой».
Незадолго до отъезда Барт пишет очерк, деконструирующий основы, на которых создается новая румынская наука, отвергающая американские и западноевропейские исследования и провозглашающая превосходство советской науки с опорой на «номинализм, присущий любому сталинистскому тексту»:
История слов «национализм» и «космополитизм» весьма показательна: в уничижительном смысле оба этих слова относятся к «западным» чувствам; как только эти чувства становятся «восточными», они меняют наименование, наделяются эвфемистическим смыслом, и теперь это «патриотизм» и «интернационализм». Так, каждое слово представляет собой злоупотребление доверием, поскольку ведет к сознательной двусмысленности, которая должна сбить с толку любую критическую реакцию[378].
Это проницательный анализ, и он вводит метод дешифровки формальных принципов на пересечении «Мифологий» и «S/Z».
Филипп Ребероль уехал в марте 1949 года, как и многие французские чиновники. Некоторые из этих вынужденных отъездов влекли за собой человеческие драмы, о которых Барт упоминал в своих письмах, когда все еще пытался разобраться с «проблемой румынских мужей, вынужденных остаться на месте». На своих постах оставались только сам Барт, назначенный культурным атташе, Поль Прие, бывшая директриса Начальной французской школы, Пьер Дилан, бывший секретарь, мадам Расья и Ажи-Эдуан, секретари, поделившие между собой библиотечную работу, подготовку книг и оборудования к вывозу во Францию. Барт пытался найти способ не позволить 45 000 томов во французских библиотеках в Румынии сгинуть бесследно. 12 000 останутся на своем месте (но можно было резонно беспокоиться за их будущее), некоторые отправят назад, а остальные он поручит тем, кому доверяет, с тем чтобы их давали почитать студентам в частном порядке. Среди этих людей фигурирует профессор французской филологии университета города Яссы и декан факультета Ион Попа, с которым Барт впоследствии поддерживает переписку, сохранившуюся в архивах института. В письме от 11 марта 1949 года Попа благодарит Барта за отправку «прекрасных французских книг» и поздравляет его с назначением на должность культурного атташе, не сомневаясь, что он сможет продолжить культурное сотрудничество между двумя странами, «вдохновленное нашей общей прогрессистской идеологией». В письме от 3 июня 1949 года Барт оговаривает условия своего дара: «Отдаю вам книги в полное распоряжение с единственным условием, чтобы ваши студенты в частном порядке пользовались ими каждый раз, когда это будет возможно, и чтобы вернуть их позднее на семинары по французскому, когда позволит ситуация». В июле Попа поблагодарил его за передачу 96 книг и выразил надежду, что Барт сможет остаться в Румынии. Но через несколько месяцев положение Барта и его матери ухудшилось. Как и все дипломаты и сотрудники миссии, он не имеет права передвигаться по стране, кроме Предяла и Синаи, расположенных между Бухарестом и Брашовом (с августа ему запретят ездить и туда). Он борется за возможность получить удостоверение личности для персонала – чтобы их признали официальными лицами дипломатической миссии, что дало бы им свободу перемещения. Еще у Барта большие проблемы с получением карточек на питание, и он боится, что ему не выдадут визу для поездки в отпуск. Прошлым летом он смог поехать домой, но теперь сильно сомневается, что это получится, хотя он устал от страны и жалеет, что садовник даже не посадил розы в саду. Он чувствует себя пленником и мечтает о других городах. Ему намекают на Рим, который кажется ему гораздо свободнее. Александрия – тоже возможный и желанный горизонт.
Часть его работы состоит в том, чтобы защитить опустошенный особняк «не столько от румынской реквизиции, сколько от роя французской саранчи (колония, пожирающая глазами заманчивую добычу: пустые комнаты, стулья, столы, кровати и т. д.)»[379] и организовать вывоз материальных ценностей: книг, трех роялей, столового серебра, белья, киноаппаратуры, пластинок… Есть также картины, предоставленные институту во временное пользование Управлением по государственному имуществу: Вламинк, Боннар… Все это заняло почти целое лето. «Это агония, которую длят главным образом для того, чтобы дать смерти делать свое дело»[380]. 21 июля наконец пришел приказ об окончательной высылке, когда его уже никто не ждал. Как ни странно, имени Барта в нем нет: это могло означать, что румынское правительство оставляет его в должности культурного атташе. Он не видит никаких препятствий к этому, поскольку его жизнь более чем сносная, несмотря на обстоятельства: мать и близкие друзья рядом, у него счастливая любовная жизнь. Но похоже, что эта передышка продлится недолго. Барту по-прежнему не выдают карточки на питание и не разрешают свободно перемещаться. Его отъезд назначен на сентябрь, и
