отзывался Морису Надо́, который возглавлял в это время литературный раздел в
Combat, работая бок о бок с Камю и Паскалем Пиа. Жаклин, сопровождавшая мужа в Лейзине, тоже была очарована умом Барта[349]. В этот день они в основном говорили о Мишле, и Надó предложил ему написать статью. Погруженный в диссертацию, Барт хочет оставить Мишле для научных исследований и предпочитает продолжить писать о современной литературе; начало было положено размышлениями о «Постороннем». По совету Фурнье, он послал Надó заранее, еще до их знакомства, статью о белом письме и морали формы, но тот посчитал ее слишком сложной для журнала, поэтому не опубликовал и даже потерял[350]. На этот раз Барт предложил «Нулевую степень письма», которая будет опубликована 1 августа, незадолго до его отъезда в Румынию. За ней последует несколько других, которые по большей части будут воспроизведены в книге 1953 года, за исключением статьи «Надо ли уничтожить грамматику?», отвечающей на критику, которую ему адресовали читатели после прочтения августовской статьи и нескольких рецензий[351].
«Морис Надо́, которому я обязан самым главным – дебютом»[352]
Как и для многих других впоследствии, Морис Надó сыграл в жизни Ролана Барта решающую роль, создав моду на Барта в литературном мире. Он ввел его в журналистское сообщество, вышедшее из Сопротивления, и сделал частью живой и политически ангажированной среды, которой его лишили годы изоляции. Располагаясь с 1944 года в помещении l’Intransigeant, на улице Реомюра, дом 100, газета Combat хочет остаться средоточием сопротивления и после окончания войны. Выступая против партийных интриг, ее главные организаторы – Камю, Паскаль Пиа, а позднее, с начала 1947 года, и Клод Бурде, поддерживают не-коммунистический марксизм, разделяя мнение, высказанное Бартом в личном порядке. С 1945 года Надó, которого Паскалю Пиа представил Поль Боден, пишет две небольшие колонки о книгах каждую пятницу, защищая «Отсрочку» Сартра, Жана-Луи Бори, Валери Ларбо, Эме Сезера, Рене Шара, Жака Превера, Генри Миллера и Клода Симона. Его взгляды, эмоциональность, твердость очень быстро приносят ему признание, так что с преодолением дефицита бумаги в июне 1946 года и превращением газеты в четырехполосное издание ему предложили создать полноценную литературную страницу. «Со своими провокационными фразами, страстным энтузиазмом и трезвой критикой, честной, но без излишней горячности, Морис Надó решительно сражается против утешительного конформизма, рожденного Освобождением»[353]. Он хочет продемонстрировать свою способность – ставшую легендарной в последующие полвека – открывать перспективных авторов и уникальные голоса. Именно с этой целью он советует читателям читать Андре Фредерика, а особенно Клода Симона, чей первый роман «Мошенник» он сравнивает с «Посторонним». Глядя именно через эту призму, он вводит в литературную среду Ролана Барта.
Даже если у самого Барта порой возникает чувство нелегитимности из-за того, что его так превозносят, которое он не может выразить из-за стыда, испытываемого в момент выхода книг[354], он тем не менее умеет этим воспользоваться, перенося борьбу в поле письма, из которого сразу делает «единоборство». Надó не довольствуется тем, что предоставил ему трибуну и познакомил с людьми, он сопровождает этот жест формальным посвящением в рыцари. Он снабдил первую статью Барта хвалебной «шапкой», в которой указал на будущее его мысли:
Ролан Барт неизвестен. Это молодой человек, он не опубликовал еще ни одной статьи. Несколько бесед с ним убедили нас, что этот юноша, страстно увлеченный языком (вот уже два года он только им и занимается), может сказать нечто новое. Он вручил нам следующую статью, которая на первый взгляд может показаться неподходящей для газеты, настолько она насыщена мыслями и лишена внешних украшений. Мы думаем, что читатели Combat не обидятся на нас за то, что мы ее все-таки опубликовали[355].
Морис Надó выражает похвалу отстраненно, чтобы подчеркнуть отличие: это не журналистика, но тем лучше. Он искажает истину («он не опубликовал еще ни одной статьи»), чтобы подчеркнуть свою роль в открытии таланта. По его собственному признанию, он был по-настоящему обеспокоен реакцией на статью, ведь в ней можно было увидеть атаку на Камю. Надó повторяет и закрепляет свои похвалы, опубликовав в момент выхода первой книги Барта очень длинную статью о ней в Les Lettres nouvelles в июне 1953 года и снова отмечая «произведение, появление которого надо приветствовать. Это замечательное начало. В нем виден эссеист, решительно выделяющийся среди всех остальных сегодня»[356].
Для Барта, столь чувствительного к вопросу начала, «любящего придумывать и писать начала»[357], чье «начало жизни» было так надолго отложено и который открыто пишет о нем, называя свою «первую» статью в парижской газете, как и свою первую книгу, «нулевой степенью», эти знаки особенно важны. Складываются дружеские отношения, основанные на доверии и преданности, а не на непосредственной близости. Их все сближает: одно и то же поколение – Надó старше на четыре года, оба родом с Юго-Запада, оба – воспитанники нации. Они быстро переходят «на ты» и приглашают друг друга в гости. Надó вспоминает, что бывал в квартире Ноэми Ревлен на площади Пантеон, когда Анриетта с сыновьями поселилась там после ее смерти. Он вспоминает мать Барта – «простую, образованную, дружелюбную», цитирует полученные письма, наполненные теплом, в которых говорится о «полном доверии – если это слово не слишком тебя шокирует в моих устах, ведь я почти ничего не сделал, а ты сделал уже очень много». После того как Надó ушел из Combat в 1951 году, Барт написал ему, что ему очень хотелось бы «снова поработать для тебя и с тобой»[358]. И Надó действительно будет приглашать Барта писать в L’Observateur и в Les Lettres nouvelles. Но в сообщества, сформировавшиеся во время войны и Сопротивления, было не так-то легко войти. В то время как Надо́, Фурнье и другие извлекали из этого опыта интеллектуально-коллективистское ощущение, Барт оставался в значительной мере индивидуалистом, находясь немного вовне, в стороне от любой формы организации. Хотя он чувствителен к вниманию, уделяемому Надó, которого уважает и восхищается им, он все равно держит дистанцию, о чем свидетельствует следующая деталь: весной 1952 года в письме Реберолю он пишет его фамилию не как Nadeau, а как Nadaud. Со своей стороны Надó приписывает эту дистанцию, которая с годами только увеличивается, все более сложным задачам, ложащимся на одного и на другого. «Сама жизнь помещает нас, с нашими талантами и заслугами, в разные епархии, накладывая обязательства, заставляющие нас вращаться в мирах, пленниками которых мы становимся, сами
