Такой поиск, бесспорно, может оказаться достаточно долгим, а иногда найденный ответ может не совсем соответствовать действительности, поджидающей спрашивающего наверху, за пределами хранилища, потому что ощущения, в конце концов, часто недостоверны и вполне обманчивы. Так же, как и воспоминания, впрочем. Они имеют свойство отражать былую реальность, как правило, несколько более радужной и легковесной, чем она была в свое время, и уж наверняка – чем она существует (если еще существует) сейчас. Но, если ваш вопрос действительно для вас важен – а с другими, как правило, в Метро Памяти не спускаются – такой ответ все равно лучше, чем никакого.
Да, кстати – почему все это называется Метро? Может быть, потому, что вход туда на самом деле сопряжен со спуском в некоторые глубины, а может быть, потому, что кому-то из фей в свое время просто полюбилось модное слово. Вполне возможно, что этим словом феи просто маскируют настоящее название своего хранилища памяти – это было бы очень в духе и привычках фей. Часто, кстати, сам вход в такое хранилище происходит через обычный вход в самое обычное городское метро, но я не думаю, что название пошло именно оттуда. Да, в общем, и какая нам разница? Ни вас, ни меня все равно никогда не впустят в это волшебное место, как бы оно на самом деле не называлось. Мы не феи и нам нечем платить за вход.
В качестве платы за вход в Метро Памяти взимается, как несложно догадаться, некоторое количество волшебной пыльцы. Каким именно оно будет, зависит от того, сколько времени проведет фея в метро и сколько воспоминаний оттуда вынесет. Поскольку заранее этого не знает никто, в том числе и сама фея, плата за вход всегда бывает достаточно номинальной, и уж во всяком случае она гораздо меньше платы за выход. Именно на выходе фея расплачивается за все сполна. Иногда случается даже так, что фея, заплатив на выходе за обретенные воспоминания, остается совсем без пыльцы – и тут же, в соответствии с законами своего существования, исчезает.
Память – дорогая и совсем небезопасная вещь. Всегда лучше трижды подумать, так ли тебе нужно то, что ты хочешь найти в ее глубинах – и это, между прочим, справедливо не только для фей.
ЧАСТЬ 4. Галерея
Слона-то я и не приметил!
И.А.Крылов
В один из последних дней августа Сашка предложил мне составить ему компанию на светском мероприятии. Кто-то, то ли приятель его, то ли партнер, я не стала в это вникать, устраивал то ли выставку, то ли презентацию чего-то прекрасного – я не стала вникать и в это. Мы очень редко выбирались вместе куда-нибудь на люди, заведомо предпочитая вечеру в каком-нибудь пафосном ресторане спокойный ужин дома. И дело вовсе не в том, что Сашка, как можно было бы предположить, не хотел светиться на публике с любовницей, нет, он-то как раз об этом, похоже, и не задумывался. Идея такого тихого, домашнего вечера исходила, как правило, от меня. В конце концов, сидели-то мы в моей квартире. Кто хозяин, того и идеи, да. Чем мы занимались этими домашними вечерами? Ведь это же со скуки можно сдохнуть, дома-то все время сидеть... Мне так и виделась моя красотка Дашка, произносящая, презрительно надув губки, какую-нибудь такую или похожую сентенцию.
Но мы как-то совсем не скучали. И даже не потому, что проводили время в занятиях каким-то изысканно-бурным сексом, отнюдь. Мы в основном разговаривали. Нет, секса это не исключало, что уж греха таить, но это было... Не главным, что ли. Мы делали это – и разговаривали, потом пили чай, или вино, или пиво – и разговаривали, я готовила какой-нибудь ужин – и мы разговаривали. Иногда мы даже, не прерывая разговора, выходили пройтись вокруг квартала. О чем были все эти бесконечные разговоры? Как водится, обо всем и ни о чем конкретном. Я рассказывала Сашке о жизни в Америке – конкретно нашей и человеческой вообще, и о том, что видела в городе, и о прочитанных книжках, и что я обо всем этом думаю, а он мне – о чем-то своем. Мы вспоминали, как оно было раньше, когда мы учились на физтехе, и как стало потом, то есть сейчас, и хорошо все это или плохо. Иногда он приоткрывал мне, как краешек занавеса, свои «этапы большого пути» из грязи в князи, то есть из физиков в олигархи, и я, хоть и слушала, затаив дыхание, потому что это звучало, как инопланетный детектив, но никогда не была уверена, что хочу знать об этом больше. Мне все время казалось, что еще чуть-чуть, и за этим занавесом окажется что-то такое, после чего будет совершенно невозможно... Что невозможно, я даже додумывать не хотела.
В общем, жизнь – она ведь большая, и каждый из нас прожил ее уж как минимум до середины, причем абсолютно по-разному, так что при желании нам нетрудно было найти тему для разговора. А желание было, потому что – снова ссылаясь на Дашку – чем еще заниматься вечером дома-то? Мне же всегда хотелось возразить на это – а чем можно заниматься где-то еще? И не потому, что я такая уж домоседка, мне просто не нравились эти модные московские рестораны, пафосные клубы, тусовки и прочие места, куда ходят не для того, чтобы поесть или провести время, а для того, чтоб на тебя смотрели. Я не люблю, когда на меня смотрят во время еды, да и еда к тому же, как правило, не оправдывала надежд. А выйти в свет, если мне вдруг приспичит, я могу и самостоятельно.
Но в этот раз я почему-то согласилась на совместный выход. Гулять так гулять. Черное платье, яркий шарф на шее, узенькие туфельки на маленьком каблуке, большая – самая большая Сашкина машина с неизбежными шофером и телохранителем, – и вот мы с ним входим под руку в нелепое здание на каких-то нелепых задворках, но при этом в центре Москвы. Очень, что называется, в последнем тренде.
В прежней жизни это была то ли ткацкая фабрика, то ли недостроенный завод. Красная кирпичная кладка, коряво оштукатуренные стены с дырками тут и там, из которых торчит все тот же красный кирпич, очень большое пространство, которое кажется тесным из-за дурацкого освещения, столики, накрытые крахмальными скатертями, что-то вроде импровизированной сцены посередине, на которой – о ужас – топтались какие-то люди в блестящих пиджаках, извлекающие мерзкие звуки из блестящих же инструментов, и очень много народу. Не просто народу, естественно, а лучшего, избранного народу, специально приглашенного посредством билетов на матовой шершавой бумаге с золотым обрезом в кремовом конверте с золотой же надписью – я видела, как такой конверт торчал у Сашки из нагрудного кармана. Тусовка. Creme de la creme. Да.
В зале, что, как я уже успела понять, было совершеннейшей нормой для всех московских сборищ подобного рода, примерно две трети публики составляли прекрасные блондинистые русалки с ногами и в блестках. К некоторым из них – особо удачливым – прилагались кавалеры, очевидно, олигархи того или иного масштаба. Я так и не научилась определять размер капитала по правильности костюма или часов, но, судя по общей омерзительности внешнего вида, с капиталом там должно было быть все нормально – иначе просто непонятно, что заставляет этих холеных красоток так судорожно цепляться за мужиков ростом им по плечо, возрастом старше раза в два и с лицами сомнительной национальности, не отмеченными, что называется, печатью ни мудрости, ни благородства.
А они цеплялись. Причем в буквальном смысле этого слова. Если русалке удавалось прибрать к рукам кавалера, то она уж держала его как следует, не только продев свою мраморную ручку с блистающим маникюром на пятисантиметровых ногтях под локоть дорогого пиджака, но и крепко вцепившись всеми пятью пальчиками в обшлаг рукава, для верности, чтобы не оторвали. Потому что кто их знает, русалок, как уж у них там принято – может, ты только захочешь, к примеру, поправить прическу, подымешь руку, отпустишь на секунду своего олигарха, а уж глядь, место твое и занято. Причем другую русалку, повисшую на заветном локте, от первой-то и не отличить... Страшное дело, если вдуматься.
Мы лавировали, таким образом, между всех этих блесток, длинных белокурых волос, пиджаков с руками на обшлагах, дурацкой музыки, столиков и официантов во фраках, разносивших бокалы с шампанским, и я тщетно пыталась сообразить, чему же посвящено мероприятие, как вдруг перед нами возник, собственно, главный виновник торжества. К этому моменту я уже успела достаточно устать от происходящего, поэтому его лицо как-то не отпечаталось в моем помутненном сознании. Зато из отрывков его беседы с Сашкой мне удалось уяснить, что здесь происходит не что иное, как презентация выставки картин из коллекции хозяина под условным названием «Русские мастера». Ни больше, ни меньше.
Я воспряла духом. Не то чтоб я была таким уж большим знатоком или даже любителем изобразительного искусства, но просто идея рассматривать картины, которые, в отличие от всей этой толпы, молчат и не движутся, показалась мне тогда настолько привлекательной, что я, невежливо перебив мужскую беседу, завопила дурным голосом: «А где? Где же, собственно, ваши прекрасные картины?»
