Мимо шли не девочки и не мальчики, а толстые люди, которые торопились от электричек к трамвайной остановке. Наверно, они не поняли, что тетка обращается к ним. Она проводила взглядом стадо человек в сорок, выпущенное вокзальными дверями и почти сразу проглоченное трамваем, и повернулась в ожидании следующего. Тут она увидела меня.
— Беляшик? — спросила меня тетка. — Или два? Но у меня в руке уже был пистолет. И рука сама поднялась с пистолетом...
Тетка заорала. Но странные слова она орала.
— Помогите! Грабят!
Действительно! У нее же были деньги! Деньги в рыжей старой сумке через плечо! Она торговала и получала за свои гнусные беляши деньги!
А с деньгами я могу пойти в ресторан!
Вот! Изумительное слово — ресторан!
Я сдернул с нее сумку так ловко, что Билл Бродяга пришел бы в неописуемый восторг. Она даже не сопротивлялась, а только визжала, и на этот визг уже бежал к нам какой-то толстый дядька в сером халате, а поверх халата был длинный грязный передник.
— Держи его, Машка! — вопил дядька. — Держи сволоча!
И еще кто-то бежал со свистом. Я не сразу понял, что это у него во рту свисток.
Тетка Машка вцепилась в ремень, я рванул — и она рухнула на колени.
Тут меня треснуло по голове что-то непонятное, и я выпустил сумку. Треснуло еще раз.
Это теткина соседка, тоже торговавшая чём-то гнусным, лупила меня табуретом. Толстый дядька налетел и стал выкручивать руку, даже не сообразив, что в руке — пистолет. Я нечаянно нажал на спуск.
Все шарахнулись.
Оказалось, вокруг уже собралась толпа. Толпа — это уже было лишнее. Я сделал движение — люди расступились. Я кинулся прочь.
Не знаю, что там было потом. Я убежал с рынка, но за ближайшим углом остановился, очень недовольный. Я остался без мяса, без сумки с деньгами, и орущая рожа тетки Машки так и стояла перед глазами.
Обидно было не только то, что без мяса и без сумки. За державу было обидно! Живут же в ней тетки, которые своим видом — прямое оскорбление роду человеческому! И смеют же носить такие имена!..
Классная девка Машка...
И Ксения!
Каким-то образом я запутался между этими двумя женщинами, и обеих я любил, и обеих хотел, и стояли между нами какие-то стены...
Я шел, и шел, и шел, и вдруг в моей голове появилась мысль — а куда я, собственно, иду? Может быть, мне нужно куда-то прийти и что-то сделать?
А между тем утро перетекло в день, улицы стали дневные, шумные, пестрые, и между двумя витринами готовой одежды я увидел парня, устанавливающего раскладной стол. Рядом стояли большие сумки.
Откуда-то я знал, что сейчас произойдет. Я знал, что этот раскладной стол называется “лоток”, что в сумках — книги, и еще где-то должна быть складная табуретка.
Карасевич!
Вот кто мне нужен — Карасевич!
Вот кому я должен просто-напросто врезать по морде!
Я быстро подошел к парню.
— Где Карасевич? — спросил я его.
— Какой Карасевич? — он сделал вид, будто удивился.
— Ты, родной! Мне Карасевич нужен!
— Может быть, Ходасевич? — он сделал вид, будто догадался. — Так сейчас достану двухтомник! Ходасевич? Нет. Такого слова не знаю.
— Карасевич. Хозяин, — сказал я, чтобы уж сомнений не было.
— А-а! Так это не сюда! — почему-то обрадовался парень. — Мы у него эту точку перекупили! А он с книжным делом завязал!
— Как — завязал?
— Ну, денег мало, хлопот много, он распродал все свои точки и... — парень задумался, как мне показалось — честно задумался. — Он теперь это... кафешку, что ли, открывает...
— Хорошо, — сказал я. Это означало — уже и то хорошо, что я вспомнил слово “Карасевич”. Он тоже сделал что-то плохое, хотя и менее гадкое, чем покойник Ротман.
Он меня уволил?..
Нет!
Не мог я быть уличным продавцом всякой дряни! Не мог он меня прогнать за то, что с лотка стянули какой-то заграничный секс и энциклопедию сказок! Я за уличным лотком? Тьфу!
Но что же я тогда против него имею?.. Может быть, мы чего-то не поделили в Чикаго? Надо будет при случае спросить у Билла Бродяги... а, кстати, куда он подевался, Бродяга?.. Вот! Я должен отыскать Бродягу! Странная картина возникла тут у меня в голове. Я увидел, веселое лицо Билла Бродяги — но застывшее, как на фотографии, и одновременно увидел двор. Это был большой двор в середине квартала, куда не так-то просто забраться, но я знал в нем все закоулки, потому что прожил по меньшей мере двадцать лет... если не тридцать...
Но этот двор был не в Чикаго и даже не в Миннеаполисе... Как же я мог прожить в нем столько лет?
Одновременно я понял, что если с того места, где сейчас нахожусь, двинуться вперед, а потом за киосками свернуть направо, а потом пройти через сквер наискосок, то я как раз выйду к тому парадному, через которое привык проходить в этот родной двор. Может быть, Бродяга уже давно ждет меня и по давней привычке приготовился издеваться над моей бурно проведенной ночью? Я побежал.
Я был бы счастлив услышать все его ядовитые шуточки! Без Бродяги мне все эти часы было тошно.
Пройдя знакомым парадным, я оказался там, где и должен был оказаться, и поднял голову, и увидел свои четыре окна.
Не может быть, чтобы он был там... В окне появилось лицо. Это был вовсе не Бродяга... и не женщина, таких старых женщин в природе быть не должно... когда женщине исполняется тридцать, она должна куда-то деваться...
Подняться наверх, что ли?
Я встретил ее на лестнице — до моих дверей оставалось ступенек пять, но она почему-то вышла именно из моих дверей и встала, придерживая створку, с видом хозяйки! В халате и шлепанцах! — Валька! — сказала она. Кто Валька-я?..
Женщина была маленькая, с редкими розовыми волосами. Она красила их какой-то дешевой дрянью, и во время этой идиотской процедуры от всех пряталась — то есть все сидели по углам и не могли высунуться, пока она шастала, обмотав голову тряпками, и из-под этих тряпок стекали на лицо, шею и даже грудь коричневые ручьи... тьфу!
Она двинулась ко мне — и тут меня охватил ужас.
Мне показалось, что она сейчас начнет меня оскорблять последними словами — но вместо обычного бешенства при одной мысли об оскорблении я ощутил полнейшее бессилие! Желание забиться в угол и закрыть голову руками!
Ничего страшнее я в жизни не испытывал!
Даже когда мы на ворованном “форде” уходили от четырех полицейских машин.
Я развернулся и понесся вниз по лестнице.
— Валька, да стой же, дубина! — визжала она. — Тебя менты ищут! Ты чего натворил?!
Ничего я не натворил, но голос этой ведьмы пробудил во мне такие способности, что я опомнился только за четыре улицы от родного дома.
Кто же она такая, черт бы ее побрал?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
