— Стой! — закричали нам. Я резко повернулся и взял на мушку кого-то из представителей.
— Ну, вы, родные! — крикнул я им. И, пока они соображали, вскинул девчонку на плечо. Она весила совсем немного, и мне было проще бежать с этой ношей, чем тащить ее за собой.
Ноги откуда-то знали, где сворачивать в переулок и где в том переулке проходной двор. Только выскочив в параллельный переулок, я спустил девчонку с плеча.
— Ты — крутой? — восхищенно спросила девчонка. Теперь я смог оценить ее-и понял, что через пару годков это будет настоящая красавица. Одни темные шелковистые волосы, распущенные и достигавшие пояса, чего стоили! И эти глаза в длинных ресницах, и эти приоткрытые губки...
— Крутой, — сурово ответил я. Только так! Без кретинских улыбочек. Чтобы сразу стало ясно.
Она прижалась ко мне. Заглянула снизу в глаза. Я просто обязан был обнять ее.
Я удивился — какая же она худенькая! Погладил спинку. Девочка почувствовала все то, что ей полагалось почувствовать. Она захотела меня, я захотел ее. Но нельзя сразу дать понять женщине, что хочешь.
— Я провожу тебя, — сказал я ей. — Где ты живешь?
— Нигде.
Вот это да, подумал я, и она — нигде!
— Куда же тебя проводить?
— А к тебе нельзя? — и, не желая совсем уж откровенно признаваться, что хочет меня, девочка очень убедительным голоском объяснила: — Мне действительно некуда идти! Я со своими переругалась. Они, наверно, уже всех обзванивают. А я лучше сдохну, чем туда вернусь!
— Ясно.
Нужно было что-то придумать.
И вдруг в голове объявилось слово. Слово это было — “Гербалайф”!
Что такое “Гербалайф”? Кто-то мне совсем недавно рассказывал про дом под таким названием. Кто-то работает в ремонтной бригаде, которая возится с этим домом.
Можно войти во двор, по черной лестнице подняться на третий этаж и попасть в пустую квартиру. Дверь закрыта, но не заперта. Там, в квартире, осталась какая-то рухлядь — чтобы привести женщину и уложить, сгодится. Надо попробовать.
— Пойдем, — велел я. — Есть одно место.
— Пойдем!
Никогда еще я не ощущал в женском голосе столько доверия!
Она уже любила меня, эта девочка, уже хотела меня, уже была моей. Но какой-то она мне показалась слабенькой... Хотя на вид имела лет этак шестнадцать. Может быть, просто от всех женщин я подсознательно требовал той статности, которой обладала Ксения?
— Как тебя зовут?
— Маргарита, а тебя?
Я подумал. Мое имя... мое имя... а на кой ей черт мое настоящее имя?
— Зови меня так — Брич.
— Хорошо.
Мы вошли в переулок, где сквер был переделан в автостоянку, потом в подъезд соседнего дома, во двор, а уже оттуда — в гербалайфовское здание, — Поднялись на третий этаж, я нажал дверную ручку — действительно, открыто. И неудивительно — замок выломан.
Я вошел в прихожую, а оттуда — в комнату, и увидел, что на тахте лежит какая-то сволочь. Лежит и спит! Кверху задом!
— Ой, это — кто? — спросила Маргаритка.
Я нашарил выключатель, но света не было. Только тот, что с улицы, от фонаря напротив окна.
И в этом бледном свете я увидел у тахты то, что возмутило меня до глубины души!
Это были ковбойские короткие сапоги, но в каком виде! Грязные и заляпанные белей краской! Такую обувь?.. Мужскую обувь?.. И — краской?..
Я шагнул вперед, схватил спящего за шиворот и вздернул.
Он заорал, вывернулся — и мы уставились друг на друга.
Что-то с его рожей было не так. И я вмазал ему по роже. Он отлетел к стене, прилип, чуть не сполз наземь.
— Мало? — спросил я. — А ну, родной, чеши отсюда! Он и почесал! Чуть дверь не вышиб и косяк на себе не унес.
— А-а!.. А-а-а!.. — донеслось с лестницы.
Я впервые слышал, чтобы человек так орал от страха.
— Ну вот, — сказал я тогда. — Располагайся, Маргарита.
Пока я разбирался, она стояла, зажмурившись. И вот шагнула ко мне, опять прижалась, опять всем телом дала понять — она больше не может без меня!
Изуродованные сапоги сильно мешали. Я взял их, вынес и запустил сразу обоими вниз по лестнице. Потом вернулся.
— Смотри! — сказала Маргарита. — У него тут целый склад!
— Трофеи, — согласился я, и мы разложили на газете имущество беглеца — белый батон, разрезанный на ломти, но так, что они держались вместе, и из прорезей торчали куски колбасы, а также термос, банку с сахаром и коробку с плавленым сыром. Это и был наш ужин. А потом мы легли...
Она была такая тоненькая, что жалко делалось. Я даже не был уверен, что действительно хочу это тело. В нем недоставало чего-то... Ну, не знаю, чего... В Ксении оно было, а тут — нет! И хотя все произошло, как всегда, — длительно и с достойным завершением, — я чувствовал: не то, не то, не то...
Она слишком хотела, чтобы мне было хорошо, а у женщины нужно брать это “хорошо” как бы наперекор ей, и тогда получаешь все необходимое и даже больше...
Интересно, подумал я, засыпая, кто сделал ее женщиной? Наверно, какой-нибудь одноклассник, такой же худенький и легонький, с тонкой шейкой, который знает наизусть всяких там Ньютонов и Мичуриных... или кого им там знать положено?..
Ин-тел-лек-ту-а-лы недоделанные, подумал я, что в вас проку, ин-тел-лек-ту-а-лы? Разве что слово... Слово — классное... длинное...
Утром я проснулся недовольный. Она спала. Лицо было какое-то совсем прозрачное.
Я доел батон с колбасой и выскреб из коробки сыр. Нужно было уходить. Пусть девчонка выспится и идет завтракать домой. Или разбудить?
Я не знал, который час, но полагал, что скоро в здании появятся люди. Те, которые ремонтируют. Разбираться с ними я не хотел. Девчонка просто выскочит, а ко мне прицепятся, придется бить.
Настроение было не то, чтобы кого-то бить. Недовольство, как будто чем-то поманили, а не дали...
Действительно, убрался я вовремя.
Нужно было чем-то заняться. Но вот чем?
Я не мог припомнить никакого занятия. Обычно мы с Биллом Бродягой или вспоминали всякую всячину, или строили планы на будущее, или работали — высматривали, кто и когда входит в банк из служащих, какие машины подъезжают, сидели в одном из четырех баров напротив входа или наискосок от него и знакомились с всяким мелким персоналом... Чем же я еще в жизни занимался?
Пел?
Пробовал петь. Но не среди бела дня и посреди улицы. В ночном лесу, у костра... Было же в жизни это — прекрасное и недостижимое! Было же озеро, были гитары! Купец умрет за деньги, попа задушит жир, солдат умрет за чью-то корону, а я умру на стеньге — за то, что слишком жил...
Мужчины, что шли мне навстречу, вообще никак не жили. Все они были какие-то... плоские. И рожи — плоские. Я не был уверен, что под их костюмами — живое, крепкое, горячее тело, которому действительно нужна женщина, а не просто галочка в определяющем всю их унылую суть списке: работа, деньги, рыбалка, пиво, видики, интимная жизнь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
