Посреди своего счастья душа страдает оттого, что еще не полностью овладела всеми своими низкими страстями. В области страстей в ней все еще вспыхивает возмущение и влияет на жизнь в благодати. Душа обращается к этим низким стремлениям и просит их не преступать границ. Она называет их «нимфами», потому что они льстиво и навязчиво пытаются соблазнить волю. Название «Иудея» она дает чувственной части души, «поскольку от природы она слаба, телесна и слепа, как народ иудейский». В то время как кусты роз возносят к высшей сфере души цветы добродетели и источают аромат Святого Духа, нимфы должны остаться «в передней», у порога внутренних чувств и не переступать за него, направляясь во внутренние покои, то есть не касаться первых движений высших частей души. (В этом месте уже не комментарий, а сама строфа кажется искусственной и находящейся под сильным влиянием своей эпохи. Следующая же, напротив, снова возвращается в рамки целого.)
Душа желает созерцать Бога лицом к лицу. Она нашла Его в своей глубине и там же хочет сокровенно остаться с Ним. Когда Он открывает ей в тайниках ее сердца величие Своего Божества, ничто из этого не должно выйти наружу, чтобы оттуда не пришло никакого возмущения спокойствия. Душа знает, что слабость ее чувственной природы может быть побеждена величием того, что происходит «на вершинах гор», и это будет мешать духу созерцать лик Божий. Она хочет, свободная от всякого телесного бремени, почувствовать в глубине прикосновение Божества и радоваться прекрасному украшению, которым Он Сам украсил ее: познанию Его Божества, которое намного превосходит обычные пути познания.
Но и Сам Жених жаждет брака. Он хочет наделить невесту бесконечной душевной силой, чистотой и особой любовью, чтобы она могла вынести мощное и глубокое объятие Бога. Он восстанавливает в ней совершенную гармонию. Всякая легкомысленная игра фантазии, всякое возмущение страстей, вся робость и боязнь исчезают. Все горы и долины превращаются в равнину: исчезает всякий избыток и все, в чем есть недостаток. Воды скорби должны отступить, ветра надежды – умолкнуть, огонь радости более не должен воспламенять их. Страхи, через которые злой дух пытался напустить на душу тьму и омрачить Божественный свет, рассеиваются. Душа, ничем не омраченная, может покоиться в объятиях Возлюбленного. Она достигла такого величия духа и непоколебимости, которые уже ничто не сможет нарушить. И хотя у нее сохраняется тончайшее чутье своих и чужих ошибок, она больше не испытывает от них боли. В этом состоянии душа потеряла все, «что было слабого в добродетелях. Осталось только то, что в них есть сильного, постоянного и совершенного. Как ангелы признают все, что причиняет боль, но сами не испытывают боли и занимаются делами милосердия, не испытывая какого-либо сочувствия, так и душа уподобляется им в своем любовном преображении». Если Бог и позволяет душе почувствовать какую-то боль, то только для того, чтобы она могла приобрести еще больше заслуг. Это не имеет ничего общего с мистическим бракосочетанием. Так и ее надежда благодаря единению с Богом оказывается настолько удовлетворенной, насколько это возможно в земной жизни, и она ничего более не ожидает от этого мира. «Ее радость обычно так велика, что подобна морю: оно не уменьшается из-за вытекающих рек и не увеличивается благодаря впадающим». Некоторые случайные радости еще будут переполнять душу, но «главное духовное постижение от этого уже не возрастет. Что бы новое ни пришло к ней, всем этим она уже обладает сполна… В определенном смысле душа обладает неким качеством, присущим Богу. Даже если Он находит радость во всех вещах, все же Он радуется не так сильно о них, как о Самом Себе, ибо всеми ими Он обладает в Самом Себе в намного большем, безгранично преобладающем размере». Так и душе все новые радости служат лишь для ободрения и для еще большей отдачи себя единению с Богом. Как только она находит в чем-то удовлетворение, в ней тут же просыпается мысль о намного большем благе, которым она обладает, и она обращается к этому благу, чтобы найти в нем все свое блаженство. В сравнении с этим преходящие приобретения кажутся «чем-то настолько несущественным, что мы можем считать их почти ничем». Но при этом у нее возникает ощущение, что она постоянно получает новое блаженство, поскольку то благо, которым она каждый раз наслаждается заново, представляется ей всякий раз чем-то новым.
«Если мы захотим описать свет славы, которым Бог наполняет душу в Своем крепком объятии, то не найдем слов, чтобы дать об этом хотя бы малое понятие. В определенном смысле это духовное преображение, при котором Он дает душе созерцать и испробовать целое море блаженства и богатств, которыми Он наделил ее. Как солнце, посылающее свои лучи с зенита на море, освещает его до самых глубин и заставляет блестеть жемчужины, богатые золотоносные жилы и прочие драгоценные минералы, так и Божественное солнце раскрывает перед невестой… все богатства ее души… И несмотря на это величественное освещение, душа ничего не приобретает. Она наслаждается при свете лишь тем, чем уже обладает».
Освещенная и нашедшая прочную и крепкую основу в Боге, она уже не боится ужасов, насылаемых злыми духами. «Ничто более не может прикоснуться и смутить ее». Она вошла в Бога и наслаждается совершенным миром, который превосходит всякое понимание и не может быть выражен никаким человеческим словом.
«Душа вошла в красоту желанного сада». Весь путь уже позади, приготовления окончены, во время обручения окрепла верность. Теперь она зовет Бога к бракосочетанию в цветущем саду: вот Он, Тот, Кого она ждала с такой страстью и в Кого сейчас целиком преобразится. «Возникает такое глубокое соединение обеих природ и такая передача Божественной природы природе человеческой, что каждая из них, без какого-либо изменения ее сути, становится Богом. Это единение не может произойти в сей жизни во всем совершенстве, но все же оно превосходит всякую мысль и слово». В конце душа обладает прекрасной, Божественной полнотой благодати, несравнимой с духовным обручением. Мир намного глубже и крепче. Она чувствует себя связанной с Богом в настоящем глубоком духовном объятии и в нем проживает жизнь Бога. Ее голова покоится в объятиях Возлюбленного: Он передает ей Свою силу, чтобы преобразить ее слабость в Божественную силу.
То, куда она попала, это новый рай. И новый брак совершится под яблоней. Верная душа войдет в тайны Бога, прежде всего в сладкую тайну вочеловечения и спасения. Как в раю из-за наслаждения запретным плодом древа человеческая природа была разрушена и обречена на смерть, так под древом Креста она была спасена и восстановлена. Там, на высоте Креста, Жених протянул душе руку Своей благодати и милосердия и через Свои страдания и смерть победил враждебность, которая после первородного греха разделяла человека и Бога. Под райским древом мать (человеческая природа) в лице прародителей была обесчещена грехом. Под древом Креста человеческой душе была снова подарена жизнь. Помолвка под Крестом не равна мистической помолвке: она происходит уже при крещении и сразу, в то время как мистическая помолвка связана с личным совершенством, соответственно, происходит постепенно и зависит от величия души. И все же в основе своей это все то же единение.
е. Символы Невесты и Креста (мистическое бракосочетание, творение, воплощение и спасение)Здесь мы оказываемся перед очень важным пунктом и должны попытаться пойти в понимании еще глубже, чем то позволяют комментарии святого. В Кресте нам был явлен знак страстей и смерти Христа и всего, что с этим связано в плане причины и смысла. При этом, с одной стороны, следует помнить о плоде Крестной смерти – спасении. Но здесь же нужно указать, что в глубочайшей связи с этим находятся: вочеловечение – как условие спасающих страстей и смерти, и первородный грех – как побудительная причина того и другого. Уже раньше была высказана мысль о том, что страдания
Темной ночи являются частью страстей Христовых, и прежде всего и глубже всего одно страдание – Богооставленность. В «Духовном песнопении» это получило дополнительное подтверждение, поскольку здесь страстное желание и тоска по сокровенному Богу есть то страдание, которое определяет весь мистический путь. Оно не прекращается даже в блаженстве брачного единения. В определенном смысле вместе с растущим познанием Бога и любовью оно только увеличивается, поскольку вместе с ним становится ощутимее и предвкушение того, что принесет нам чистое созерцание Божье в славе. (Во второй редакции это будет сильно переработано.) Но какое человеческое страдание, какая тоска могут сравниться со страстями Богочеловека, вся жизнь Которого была блаженным созерцанием Божьим, пока свободным решением Он не лишился этого наслаждения – ночью, в Гефсиманском саду! Насколько мало способны помыслить и почувствовать дух и сердце человека, что такое вечное блаженство, настолько же мало мы способны проникнуть в непостижимую тайну этого лишения. Он один, единственный, Кто познал это, может дать в доверчивости брачного единения тем, кого Он избрал, почувствовать часть той муки. Богооставленность во всей ее глубине была предназначена лишь Ему одному и могла быть выстрадана лишь Им одним, потому что Он был одновременно и Богом, и Человеком. Как совершенный Бог, Он не мог страдать; как совершенный Человек – не мог постичь все то богатство, которого Сам Себя лишал. Таким образом, вочеловечение является условием этого страдания, то есть человеческая природа, способная к страданию и действительно страдающая, является инструментом спасения. Причина искупительных страстей, а потому и вочеловечения – человеческая природа, подверженная греху и грех познавшая. Через первородный грех она потеряла в наших праотцах свое достоинство – изначальное совершенство и благодатное величие. Теперь наша природа находит свое величие в каждом отдельном человеке, который заново рождается – как дитя Бога – в благодати крещения, и увенчивается в избранных душах, которые предназначены к брачному единению со Спасителем. Это происходит «под древом Креста» – как плод Крестной смерти и сострадания Крестной смерти. Но как нам понять, что место возвышения и грехопадения одно и то же, что райское и Крестное древо – одно?
