Мы снова узнаём в этом тексте любовное единение, которое, по описанию св. Терезы и св. Хуана, готовит к мистическому обручению и бракосочетанию. Для души это совершенно новое состояние, которого она сама еще не понимает. Поэтому она ищет исчезнувшее в созерцании творение, но не находит в нем удовлетворения. И это отличает ее от начинающих духовную жизнь, которым доставляют радость обычные упражнения в благочестии, поскольку они еще не вступили в Ночь созерцания. Душа, внутренне прикоснувшаяся к Богу, не может более ни в чем, что не есть Бог, найти покоя: «От ран любви можно найти лекарство только у того, кто их причинил». Поэтому израненная душа стремится прочь и зовет Возлюбленного. «Этот уход означает… уход от всех вещей… а также от самой себя, забвение о себе в любви к Богу». Теперь душа способна только любить Бога и изводиться в тоске по созерцанию Его. И Он не может противостоять этой потребности слишком долго. Любовь, которую Он возбудил, побуждает Его Самого ко все новым, неслыханным доказательствам любви. Он неожиданно появляется и возносит душу к Себе в мгновение ока. Такое представление о духовном обручении с полной, так пугающей душу оторванностью от всех естественных условий ее бытия совершенно соответствует тому, что мы находим у св. Терезы в 6-й «обители» ее «Внутреннего замка». Слабая природа боится изнемочь и разражается криком: «Их уклони, Любимый!» (очи, которых она искала с такой тоской). Но эта просьба не серьезна. Душа надеется скорее освободиться от оков этой жизни, чтобы вынести блаженную близость, однако пока еще до этого далеко. «Вернись же, голубица!» (Vuelvete, paloma!) – кричит она вослед земному бытию. Пока ей нужно довольствоваться тем, что может быть дано здесь, а этого более чем достаточно. Затем начинаются любовные игры Божественного Возлюбленного с любимой душой. Ей более не нужно творение, чтобы найти путь к Любимому. Он Сам поражает ее вновь и вновь и раскрывает ей постепенно Свою красоту. Теперь все прелести творения служат ей для прославления Божественной красоты. В единении с небесным Женихом она сама оказывается осыпана дарами, украшена удивительным очарованием и силой, погружена в любовь и мир. Живя одной жизнью с Богом, она радуется огню любви, который Он зажигает в других душах. Ее же саму вводят во «внутренние покои подземелья», сокрытую святыню любви, где Бог Сам отдает ей Себя и преображает ее в Себя. Переполненная бесконечным блаженством новой Божественной жизни, она забывает о всех вещах мира сего, у нее исчезает всякая потребность в них. И как Возлюбленный окружает ее несравненной нежностью, так и она безоговорочно отдает себя, живя только для Него одного и умерев для мира. В этом любовном единении расцветают все добродетели. Душа в блаженстве познаёт небесную красоту, которой теперь и сама украшена. Но она всегда помнит, что все это богатство вызвано одним лишь милостивым взглядом Бога, а потому желает использовать его только на радость Дарителю. Все, что мешает блаженной жизни, должно исчезнуть. Бог Сам заботится о том, чтобы все, что мешает долговечному единению, исчезло. Только так Он может ввести ее в сад, о котором она столь страстно мечтала и где сможет пребывать с Ним в нерушимом покое. Через глубочайшее одиночество Он сможет ввести ее в сокровенные тайны Своей мудрости, даст ей разгореться в огне любви, и ни одно творение не сможет увидеть, что Бог уготовил для души, которую Он навсегда сокрыл в Себе.
Таким образом – в кратком изложении – нам представляется строение «Песнопения»: как восхождение с одной ступени любовного единения на другую или же как все более глубокое погружение; сначала короткая встреча, затем – после тоски и мучительных поисков – взлет до глубочайшего единения, время подготовки к постоянному пребыванию в этом единении и, наконец, нерушимый покой брака. О разделении на три пути, или три стадии: очищение, озарение и единение – здесь не идет речи. Это скорее действия, связанные друг с другом на всем мистическом пути и в иной жизни, хотя на разных этапах выделяется то одно, то другое. Единение в «Духовном песнопении» стоит в начале и в конце и охватывает все целиком. Об очищении больше всего говорится при переходе от обручения к бракосочетанию. Озарение связано с единением.
В порядке строф первой редакции бросается в глаза, что от обручения к браку совершается плавный переход, и начинается он очень рано. В строфе 15 (24) уже вся глубина единения достигнута. Единственное остающееся отличие заключается в том, что еще возможно некоторое беспокойство, которое должно исчезнуть, чтобы связь могла стать прочной. Из-за изменения порядка строф во второй редакции граница между одним и другим состоянием обозначена более четко. Сразу сказано об исключении всего, что может причинить беспокойство, затем следует описание полного единения, включая вхождение в долгожданный сад (строфа 22). Это существенное преимущество второй редакции и возмещает собой маленькую неточность, продиктованную эстетическим чувством, когда после великолепной строфы 15-й с ее волшебством ночи в 16-й неожиданно появляется упоминание «лисиц в винограднике». Вполне понятно, что при первой переписке строф они не сразу были размещены в четко выверенном порядке. Кроме того, строфы возникли не все одновременно. Даже то, что было написано в период тюремного заключения, возникало постепенно, вслед за внутренним опытом. Ранее уже упоминалось, что существуют различные высказывания свидетелей по поводу того, могли ли эти стихи быть написаны в тюрьме или же они появились после бегства. Скорее всего, первое; однако это не исключает, что пленник долгое время вынашивал песнопения в сердце, пока у него не появилось все необходимое для письма. Возможно, он пропевал то одну, то другую строфу, которые соответствовали его настроению, и как только стало возможно, перенес их на бумагу, не особенно обдумывая порядок строф, как это было сделано при последней редакции. Эти предположения кажутся нам разумными, особенно при более внимательном рассмотрении хода размышлений и анализе художественной формы второй редакции. При этом мы не будем терять из виду того, что установили по поводу основного намерения второй редакции, и попытаемся, в противоположность ей, восстановить изначальное значение строф.
с. Основной образ и его значение для содержания «Духовного песнопения»Первый обзор должен был стать попыткой первого прикосновения к целому. Он едва ли мог дать даже некоторое представление об обилии деталей. Чтобы попытаться это сделать, необходимо проникнуть в образный язык поэзии. Для этого служит путеводителем «словарь» самого святого, при том, что не следует слепо придерживаться его указаний.
Основное настроение «Песнопения» характеризуется напряжением любящей души между болезненной тоской и блаженным обретением. Это настроение нашло выражение в образе, который одновременно охватывает целое, независимо от обилия иных образов, в него гармонично вписывающихся: образ невесты, которая ищет Возлюбленного, отправляется на поиски Его и наконец, исполненная блаженства, находит. В этом для нас нет ничего нового. Так же и в Ночном песнопении невеста покидает дом, спеша к Возлюбленному. Так же и в «Огне любви» она обращается к Жениху. Но там брачные отношения не стоят в центре, скорее это само собой разумеющийся фон. Здесь же все вращается вокруг них. И это отнюдь не аллегория. Когда душу называют невестой Божьей, имеется в виду не просто схожесть отношений, которая позволяет называть одно через другое. Между образом и тем, о чем он сообщает, существует такое глубокое единство, что едва ли здесь можно говорить о двух разных вещах. Так определяются отношения в символе – в узком, собственном смысле слова. Отношение души к Богу, как Господь определил с начала творения, не может быть выражено лучше, чем через брачные отношения. И наоборот: то, что супружество означает в полном смысле, не находит нигде такого полного и точного выражения, как в любовном единении души с Богом. Если это однажды было осмыслено, образ и то, что он означает, могут поменяться ролями: Божественный брак признается изначальным и естественным, а все человеческие брачные союзы представляются несовершенными копиями оригинала – так же, как Отцовство Бога является образцом и оригиналом любого отцовства на земле. На основе отношений копии и оригинала человеческий брак оказывается пригодным для символического выражения Божественного, и в сравнении с этой целью то, что он означает как чисто человеческая связь в реальной жизни, уходит на второй план. То, что есть на самом деле, имеет своим высочайшим смыслом способность выразить Божественную тайну.
d. Образ Невесты и другие образыВ каком соотношении находится основной образ – образ невесты – с огромным богатством иных аллегорических образов? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к другому вопросу, о котором уже упоминалось: рассматривать ли эти образы как произвольные фантазии творящего по естественным законам поэта или же как внушения Святого Духа? Этот же вопрос задала святому сестра Магдалена Святого Духа. Она пишет в своих воспоминаниях, что Хуан оставил свою тетрадь со стихами, написанными в тюрьме, в монастыре Беас, и просил сестру сделать несколько копий. Она была восхищена живостью языка, красотой, тонкостью и точностью выражения и однажды спросила поэта: эти слова, которые столько в себе содержат и являются таким украшением, вложил ли их ему Бог? Он ответил: «Дочь моя, иногда мне их давал Бог, иногда приходилось искать самому». Подобные сведения мы можем вычитать и из самих стихов. В предисловии подчеркивается, что строфы продиктованы духом любви, и поэтому невозможно найти подходящие слова для их объяснения. При этом, конечно, подразумевается сложность последующего толкования. Поэтическое выражение кажется продиктованным Святым Духом вместе с содержанием. Но вскоре нам сообщается, что даже непосредственное выражение не в состоянии передать того, что Святой Дух позволяет душе внутренне пережить и понять. Поэтому в комментариях святой прибегает к образам и сравнениям, чтобы дать хоть какое-то представление об этом.
