институтов и Воспитательного дома.
– Как? – ахнула Наденька Четвертинская. – А граф говорит, что Бонапарту в Москве не бывать…
– Не слушайте его. Он слишком увлекся своей ролью, вообразил себя Пожарским и Мининым в одном лице. Недавно сказал у Апраксиных, что из Москвы едут только женщины, купцы и ученая тварь, и скатертью дорога, воздух чище станет.
Верочка сделала гримаску.
– Николай Михайлович предлагал графу, в уплату за гостеприимство взять на себя сочинение афишек, которые вывешивают у Казанской церкви на Никольской. Право, у него бы это вышло умнее и деликатнее.
Вошедший лакей в белых перчатках переставил с серебряного подноса на стол кофейник, чашки, приборы и сахарницу.
– Кстати, – продолжала Верочка, разливая кофе на правах хозяйки, – Карамзин тоже отправляет семью в Ярославль, а сам остается. Николай Михайлович страшно боится, что его «История» погибнет; Екатерина Андреевна увезет с собой самую полную рукопись. Петруша хочет, чтобы я поехала с ней…
– Мама ждет письма от Феди, а там уж решит, ехать в Пензу с Софинькой и Любочкой или остаться, – сказала ей сестра.
Подруги помолчали, мелкими глотками отпивая горький напиток.
– Не знаю даже, кого следует опасаться больше – французов или черни, – снова заговорила Машенька. – Третьего дня одного немца чуть не побили камнями, приняв за француза. Два офицера вздумали говорить на улице по-французски – народ схватил их и хотел поколотить, их арестовали как переодетых шпионов. Мы с maman всегда остерегаемся, когда выходим из дому: сорвется какое-нибудь французское слово – и до беды недалеко.
– С настоящими-то французами воевать никто не хочет, – презрительно процедила Наденька. – Борис просто из сил выбивается, не знает, за что хвататься: il ne sait où donner de la tête. Граф Мамонов пожертвовал восемьсот тысяч, и все только о нём и говорят: ах, как благородно! А он ничего не смыслит в военном деле, всё свалил на Бориса. Уж больше месяца прошло, а на весь полк есть только восемьдесят лошадей. Людей не хватает, офицеров мало, сбруи, обозов и вовсе нет, службы никто не знает, – какие из мужиков казаки? – учить некому… А граф занят только обмундированием.
Верочка звонко расхохоталась.
– Ах, Петруша такой смешной в этой медвежьей шапке! Вы бы только видели, как он любуется на себя в зеркало, когда ему надо ехать в Петровский дворец на дежурство! Однажды вернулся такой гордый: ему встретился граф Лев Кириллович Разумовский и сказал, что Петруша… точь-в-точь батуринский казак!
Последние слова она выговорила с трудом сквозь безудержный смех.
…Генерал Милорадович был весел, говорлив, улыбчив и мужественно красив. Тонкие морщины лишь подчеркивали высоту лба, оттененного русыми кудрями, большой сербский нос не портил продолговатого, еще довольно свежего лица с выразительными голубыми глазами, широкие плечи и холмистая грудь были хороши и сами по себе, но их к тому же украшали эполеты, кресты и звезды. Вот преимущество военных! Им незачем расхваливать свои достоинства, а дамам незачем ломать голову над тем, верить или не верить.
У Бориса Святополк-Четвертинского тоже грудь в крестах: Георгий, Анна, Владимир, прусский «Pour le mérite». Ему двадцать восемь лет, лицо его, довольно заурядное поверх фрака, глядит совершенно иначе над этими украшениями. Даже курносый, близорукий и узкогрудый Петр Вяземский кажется сам себе молодцом в синем чекмене с бирюзовым прибором. Это Жуковский, коллежский асессор московского Иностранного архива и поэт, ученик Карамзина, посоветовал Петру вступить в полк Мамонова, тем более что им командует его свояк. Теперь мундир позволяет князю не чувствовать себя шпаком, сидя за одним столом с двумя героями.
Оглушившее Москву известие о сдаче Смоленска, которое привез великий князь Константин, направляясь в Петербург, было умерено новостью о назначении главнокомандующим князя Голенищева-Кутузова. Все сходились во мнении, что Барклай – туфля, с самой Вильны только и делал, что пакостил, не допустил Багратиона выручить Смоленск, зато Кутузов всё поправит и спасет Москву. Как показалось Вяземскому, Милорадович был особенно доволен тем, что главнокомандующим сделали не Багратиона; он что-то слышал об их ссоре еще на Дунае, в результате которой Милорадович был отправлен в Киев военным губернатором. В прошлом месяце государь поручил ему собрать отряд из полков Левобережной Украины и Слобожанщины и соединить его с калужским ополчением, так что генерал находился в Первопрестольной проездом. Теперь стало понятно, почему Вяземский не получил ответа на свое письмо к нему с просьбой взять его в адъютанты: оно могло попросту затеряться в дороге или разминуться с адресатом.
– Адъютантом? Мой Бог, так в чём же дело?! – воскликнул Милорадович и дружески хлопнул Вяземского по плечу. – Я вызову тебя, как поеду к армии.
Они уже перешли из столовой в курительную, и генерал достал свою трубку, усыпанную алмазами («в Константинополе – обычное дело»). Князь просиял от радости, но тотчас смутился. Конечно, он добросовестно исполнял новые для него обязанности в Первом Казачьем полку, среди полусотни других юнкеров, но он никогда не готовился к военной службе, весьма дурно ездил верхом, перезабыл все приемы фехтования, каким учился в пансионе, а пистолета в руках не держал. Из честности Вяземский счёл необходимым предупредить об этом генерала.
– Ну так что ж? – Милорадович выпустил изо рта идеально круглое кольцо дыма. – Il y a un début à tout![30]
…В Певческом трактире, где собрались ополченцы, было шумно, жарко, играли балалаечники, пели цыгане. Вяземский пришел провожать Жуковского, который получил чин поручика и должен был командовать ротой. Глубоко посаженные, чуть удлиненные глаза Базиля лучатся смехом, волосы растрепаны, он оживлен необычайно – наверно, потому, что под хмельком. Послезавтра выступаем! Князь Петр слегка завидует Жуковскому – да что там, не слегка, а сильно завидует. Во-первых, он уже признанный поэт, бывший редактор «Вестника Европы», во-вторых – командир, в третьих – умеет стрелять из пистолета. Базиль возражает ему на это, что воин из него – курам на смех: в седле ни разу не сидел, поэтому пойдет со своим полком пешим, в общем строю, хотя как офицер имеет право на лошадь; из пистолета с трех шагов не промахнется, а вот со шпагой раззнакомился; вся надежда на его нового слугу – калмыка Андрея, нанятого в Москве, который пойдет вместе с ним: вот он ловок, может нагнать своим штыком страху на неприятеля.
* * *
«Имею счастье сообщить вашему величеству, что Леппих собирает теперь части своей машины в одно целое; тафта уже сшита, и два маленьких шара, которые будут следовать за большим, изготовлены. Он полагает, что машина будет готова через две недели. Несмотря на это, я собрал от него справки, сколько нужно
