понял, что расположение русских войск обозначали булавки с зелеными головками, французских – с синими; другие цвета, как видно, были отведены союзникам, входившим в Великую армию. Маршал Бертье стоял в углу у окна, Наполеон – в центре комнаты; Тучков поклонился ему, и тот ответил вежливым поклоном.
– Которого вы были корпуса? – спросил император без околичностей.
– Второго.
– А, это корпус генерала Багговута!
– Точно так.
– Родня ли вам генерал Тучков, командующий первым корпусом?
– Он старший брат мой.
– О численности вашей армии я спрашивать не буду, – сказал Наполеон с легкой улыбкой. – Извольте проверить: она состоит из восьми корпусов, каждый корпус из двух дивизий, каждая дивизия из шести пехотных полков, каждый полк из двух батальонов… Сказать вам число людей в каждой роте?
Тучков снова поклонился и криво усмехнулся:
– Я вижу, ваше величество хорошо обо всём уведомлены.
– Это немудрено, – кивнул Бонапарт. – Мы всякий день берем пленных, у нас есть по несколько человек изо всех полков, их ответы записывают и сводят воедино.
Он замолчал и сделал несколько шагов по комнате, потом оборотился к Тучкову.
– Это вы, господа, хотели этой войны, а не я. Да-да, знаю, – отмел он возражения жестом руки, – у вас говорят, что я ее зачинщик, но это неправда; я докажу вам, что я не хотел этой войны, а вы меня к ней принудили.
Тучкову пришлось выслушать длинный рассказ, начинавшийся с Тильзитского мира: что было обещано, чего не выполнено, какие ноты были поданы, на какие из них не получены ответы, какие дивизии перевели в Литву из Финляндии и из Молдавии.
– Против кого были все эти приготовления, если не против меня? Неужто мне было дожидаться, пока вы перейдете Вислу и дойдете до Одера? Я всего лишь хотел вас предупредить – обязан был; приехав к армии, я пробовал объясниться без войны, как вдруг мне отвечают, что со мной и переговоров не желают вести, покуда мои войска не отойдут за Рейн. Разве вы меня уже победили? С какой стати выставлять такие требования?
Бертье молчал со скучающим видом; должно быть, он слышал это всё уже много-много раз; Тучков тоже не пытался возражать.
– Намерены вы дать генеральное сражение или так и будете ретироваться?
Тучков сказал, что планы главнокомандующего ему неизвестны.
– Немец! – взмахнул руками Наполеон. – Немецкая тактика вас до добра не доведет. Русские – храбрая и благородная нация, она создана для честной драки! А немецкой тактике следовать глупо. Вам мало примера Пруссии? Три дня – и кончено.
Он снова принялся расхаживать по комнате, потом остановился напротив Тучкова.
– Почему вы не заняли Польшу, раз уж настроились на войну? Вы легко могли это сделать и перенести войну в неприятельскую землю. Пруссаки были бы тогда с вами, а не против вас. А вместо этого ваш главнокомандующий беспрестанно отступает, опустошая собственную страну! Зачем он оставил Смоленск? Почему не защищал его далее? Его можно было бы удерживать еще долго. А если он сразу предполагал его оставить, зачем останавливался и дрался? Чтобы разорить прекрасный город? В другом государстве его бы за это расстреляли.
Наполеон пожал плечами: в самом деле, не понимаю!
– Я люблю вашего императора, он мне друг, несмотря на войну, – продолжал он. – Война ничего не значит. И родные братья могут поссориться из-за политики. И всё же понять не могу: что за странное у него пристрастие к иностранцам? Фуль, Армфельт – собрать подонков из других наций, вместо того чтобы выбрать лучших из собственной!
– Ваше величество, – с поклоном ответил Тучков, – я подданный моего государя и никогда не осмелился бы судить о его поступках, а тем более осуждать их. Я солдат и не знаю ничего, кроме слепого повиновения власти.
Наполеон ласково коснулся рукой его плеча.
– О, вы совершенно правы! Всё, что я тут наговорил, – не в упрек вам; я знаю, что наш разговор не выйдет дальше этой комнаты. Знает ли император Александр вас лично?
– Надеюсь. Я некогда имел счастье служить в его гвардии.
– Можете ли вы писать к нему?
– Никак нет; я никогда не осмелюсь докучать ему своими письмами, особенно в моем нынешнем положении.
– Но к брату-то своему вы можете написать?
– К брату – дело другое.
– Отлично, сделайте мне удовольствие и напишите брату, что он мне сделает большое удовольствие, если сам или через великого князя, или через главнокомандующего доведет до сведения вашего государя, что я желаю только одного: прекратить наши военные действия миром.
Хождение по комнате возобновилось.
– Довольно мы уже сожгли пороху, довольно пролито крови – надо же когда-нибудь кончить! За что мы деремся? Я против России ничего не имею, вот англичане – другое дело. – Наполеон поднял стиснутый кулак, точно грозил кому-то. – А русские мне ничего не сделали. Вы хотите иметь кофе и сахар – очень хорошо, это можно устроить. Но если у вас думают, что меня легко разбить, я предлагаю: выберите лучших ваших генералов – Багратиона, Дохтурова, Остермана, вашего брата, еще кого (про Барклая не говорю, он того не сто́ит), – пусть они вместе рассмотрят положение, и если они найдут, что у вас больше шансов на победу, пусть назначат, когда и где им угодно драться. Я готов. Если же они сочтут, что шансов больше у меня (а так и есть), зачем же нам проливать еще больше крови по-пустому? Не лучше ли поговорить о мире прежде проигранной баталии? Если вы проиграете сражение, я займу Москву, а занятая неприятелем столица – всё равно что девка, потерявшая честь: после что хочешь делай, а чести не воротишь. Я знаю, у вас говорят, что Москва – еще не Россия, но то же самое говорили австрийцы, когда я шел в Вену. Они резко поменяли свое мнение, когда я ее занял, и с вами то же будет. Ваша столица – Москва, а не Петербург; Петербург – резиденция.
Остановившись, Наполеон пристально посмотрел на Тучкова и вдруг спросил:
– Вы лифляндец?
– Нет, я настоящий россиянин, – ответил Павел Алексеевич, недоумевая. Хотя, возможно, это его светлые волосы и голубые глаза ввели императора французов в заблуждение.
– Из какой же вы провинции?
– Из окрестностей Москвы, – сказал Тучков, родившийся в Выборге.
– А-а, вы из Москвы, – со значением протянул Наполеон. – Вы из Москвы! Это вы, господа московские жители, хотите вести со мною войну?
Павел Алексеевич выдержал его взгляд.
– Не думаю, чтобы московские жители горели желанием иметь с вами войну, особенно на своей земле, но они делают большие пожертвования для защиты отечества и по воле государя.
– А как вы думаете, если б
