***
Очнулся Ванятка в незнакомом месте. Тут было темно и пахло сыростью. Ощупав себя руками, Ванятка понял, что вроде бы цел и невредим. Он лежал на чём-то мягком, бархатном. Пошарив руками он догадался, что это мох. Ванятка пополз вперёд и уткнулся головой в холодные камни – стена. Он направился в другую сторону, и вновь путь ему преградила покрытая каплями влаги стена.
– Где я? – подумал Ванятка, и тут же услышал плач. Кто-то плакал совсем рядом, так горько и жалостливо, что сердце сжималось от боли.
– Кто тут? – спросил он робко.
Плач стих.
– А ты кто? – послышался в ответ тихий девичий голосок.
– Я-то Ванятка.
– А я Полюшка. А ты откуда здесь?
– Я не знаю, – ответил Ванятка, – Я даже не знаю где я.
– В подземелье ты, под развалинами, – ответила Полюшка.
– Как это в подземелье? А как же я сюда попал?
– Наверное она тебя принесла. Сегодня ведь та самая ночь, когда на небе восходит красная луна.
– Ну да, – ответил Ванятка, – Та самая. Потому я и пришёл сюда. Только не дошёл. Кто-то неведомый меня схватил.
– Это нянюшка, – ответила Полюшка.
– Какая ещё нянюшка?
– Моя нянюшка. Она за мной приставлена досматривать. Чтобы никто не обидел.
– А почему мы с тобою здесь сидим? В потёмках. Отчего не выйдем? Нельзя тебе? – спросил Ванятка, ничего не понимая.
– Отчего же нельзя. Нынче-то ночью всё можно. Идём, – и Ванятка почувствовал, как к ладошке его прикоснулось что-то холодное и влажное, такое же, как эти стены.
Они пошли куда-то по земляному длинному коридору, и вскоре Ванятке в лицо подул свежий ночной ветерок, и они вышли наружу. Полная луна сияла над лесом и развалинами усадьбы, поросшими кустарником и лебедой, а на разрушенной стене, вся озарённая призрачным лунным светом, лежала она. Тварь.
Ванятка замер, не в силах отвести глаз. Гигантское чешуйчатое тело, блестевшее серебром, отливало голубым цветом, переливалось в лунных лучах. Когтистые могучие лапы, подложенные под голову были расслаблены и неподвижны. Длинный хвост, как у ящерки, что жила у Ванятки в огороде под большим мшистым камнем, только в разы больше, свисал со стены на землю, свернувшись, как у кошки. Существо млело, блаженно прикрыв глаза, наслаждаясь покоем и подставляя лунному свету то один, то другой бок.
– Тварь, – прошептал одними губами Ванятка.
– Вот ещё, какая она тварь, она нянюшка, – возразил девичий голосок.
Ванятка только сейчас вспомнил про Полюшку и обернулся. Перед ним стояла девчонка лет пятнадцати, в красном сарафане и белой рубашке, длинная русая коса, перевязанная лентой, перекинута была через плечо и свисала чуть не до земли.
– Полюшка, – спросил Ванятка, – Ты тоже пришла на тварь поглядеть?
– Нет, – ответила Полюшка, – Я всегда тут. И не тварь она вовсе, а нянюшка, а коли будешь так её звать, так я тебя ей скормлю.
Ванятка в страхе попятился, а Полюшка рассмеялась:
– Да не бойся ты, не ест она людей. Она лунным светом кормится. Вот так выползает раз в году и лежит на развалинах до рассвета. А потом снова под землю уходит.
– А ты кто? – недоверчиво спросил Ванятка, – И почему ты её нянюшкой зовёшь?
Полюшка снова сделалась печальной и глаза её наполнились слезами:
– Привязана я к этому месту, не могу уйти. Давно когда-то жила я здесь, при барине ещё. Хороший был барин, ласковый. Да вот только помощничек у него был поганый человек, тот ещё злодей. Двоедушник и лицемер. На людях-то добрым казался, а сам дела творил нехорошие. Я дочкой была конюховой, отец мой души во мне не чаял.
Помощник баринов глаз на меня положил, стал на отца наседать, чтоб замуж меня за него отдал, да отец знал каков поганец и не отдал, сослался на то, что годами я мала ещё, подождать надо, а сам меня хотел в то время к тётке справить, подальше отсюда, тайком. Мать-то моя давно померла, отец меня один ростил. Да не успел тятенька меня отправить. Поганец тот снасильничал надо мной, а после порешил…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ванятка смотрел на Полюшку во все глаза и сердце его сдавило от жалости к милой девушке.
– Чтобы никто меня не нашёл, закопал он меня наспех в подвале, в дальнем углу. Долго меня искали, да так и не нашли. Отец мой с горя совсем разум потерял, по деревням стал блаженным ходить. А вскоре после того, барин уехал на житьё в город, усадьбу продавать решил, только никто не купил её. Слухи плохие шли про это место. Потому что видели люди нянюшку мою и боялись. А она хорошая, не знаю откуда она взялась, да только бережёт она меня, чтобы никто зла не причинил телу моему.
– Как же помочь тебе, Полюшка? – в слезах воскликнул Ванятка.
– Покоить меня надо, как полагается, отпеть, да панихиду отслужить. Имя ты знаешь моё. Если сумеешь мне помочь, то вовек я доброты твоей не забуду, помогать тебе незримо стану, коль душа моя упокоится с Богом. А теперь иди. Иди, Ванятка. Посмотрел на нянюшку и будет.
Ванятка в последний раз оглянулся на тварь и ему показалось, что она махнула ему хвостом и кивнула, приоткрыв круглый глаз, блеснувший изумрудом в лунном свете. Опрометью бросился Ванятка бежать к родному дому, прочь из ночного леса.
***
Родители обыскались уже Ванятку, когда на заре мать не нашла его в избе, вот было переполоху. И тут появился сорванец на пороге, отец и выпороть не успел, как Ванятка запричитал, сбиваясь и плача, толкуя что-то про тварь и мавок, про Полюшку и пнёвого деда.
– Да он весь горит! – встревоженно сказала мать, щупая рукой лоб Ванятки, – Надо бабку Никитишну звать с травами.
Ванятка бредил несколько дней, и в горячке всё просил помочь какой-то Полюшке. Когда хворь отступила и опасность миновала, бабка Никитишна завела с ним разговор.
– О ком это ты, милок, всё толковал в горячке? Что за Полюшку ты звал?
Ванятка и поведал всё бабке Никитишне. А та в делах таких разбиралась, травами лечила людей, да ведала кой-чего, народ-то сельский её за ведунью почитал. Задумалась она, выслушав мальчонку, головой покачала.
– Вот оно что, вытьянка, знать, водится в барской-то усадьбе.
– Что за вытьянка, бабушка? – спросил Ванятка.
– А тоскующая кость. Не погребли девку-то как полагается, вот и нет ей покоя. Душу её на тот свет не пускают. И не упокоится она, пока хоть единая косточка будет лежать поверху, потому как, ни один человек поверх земли лежать не должен. Надобно то место отыскать, да упокоить девку как полагается.
Долго беседовала в тот вечер бабка Никитишна с сельскими людьми, кто из добрых-то был. Не верили ей поначалу, да и боялись люди в проклятое место идти. Но сумела настоять бабка Никитишна. И с утра, собравшись, да позвав с собою священника, тронулись они в сторону усадьбы. Не сразу, но отыскали они то место, где Полюшка лежала. Все до единой косточки собрали, да в село принесли. На погосте в тот же день погребли, отслужил священник панихиду и отпел Полюшку, всё как следует по православному человеку усопшему. А когда с погоста тронулись по домам, откуда ни возьмись, села Ванятке на плечо белая голубка, загулила, заворковала, склонив головку, да и вспорхнула в чистое небо. С той поры никто больше не видел твари и не ведал, куда она ушла…
Шалаш
Шалаш стоял в самом конце большого сада, под пышными кронами яблонь, в окружении тёмно-зелёных вишен, в листве которых рубинами горели сочные, крупные ягоды.
Да, сад тут разросся буйно – вдоль забора шли кусты смородины, далее раскинулись две больших ирги, за ними выстроились яблони и вишни. А в углу, образованном дощатым забором, и был устроен шалаш.
