напоминание моей вины сводило меня с ума и растравливало мою душу: мне хотелось повернуть время вспять и все вернуть, все исправить! Но что я могла сделать? Мои извинения, рыдания и раскаяние никак не могли помочь мертвым. Теперь они никому не нужны! Софи и Франсуа были мертвы, и мои мольбы не воскресят их! Что Грейсон собирался сделать с их телами? Расчленить? Похоронить? О, должно быть, у этого маньяка было много «интересных» способов избавиться от них!
Вампир завел меня в подвал и вывел из замка через тайную боковую дверь в темный заброшенный сад, где находилось небольшое каменное здание. Легко удерживая меня одной рукой, он достал из кармана брюк ключ, отпер дверь здания, затолкнул меня внутрь, вошел сам и закрыл за собой дверь на ключ.
Я хотела убежать, но меня окружали четыре толстые каменные стены. Внутри здания было темно, но, когда Грейсон включил тусклый желтый свет, я с ужасом увидела лежащие на полу мертвые тела супругов Дюпри. Мертвецы лежали рядом с огромной печью, занимающей большую часть пространства маленького здания.
«Это ведь крематорий!» – с ужасом поняла я.
Вампир собирался сжечь тела супругов Дюпри! Как до этого, очевидно, сжег тела Сьюзен, Лурдес и всех девушек, когда-то побывавших в камерах его подвала!
– Начнем представление? – весело сказал мне Грейсон, с улыбкой наблюдая за тем, как я с ужасом в глазах и прижавшись к стене, не отрываю взгляд от печи. – Сейчас я покажу тебе то, что скрывает от тебя Седрик. Ты желала узнать, как мы избавляемся от трупов? У тебя есть уникальный и единственный шанс понаблюдать за этим тайным процессом: еще никто и никогда из смертных не удостаивался такой чести. Видишь, как высоко я ценю тебя?
Слова вампира эхом отзывались в моей голове: «То, что скрывает от тебя Седрик».
«Нет, Седрик не скрывал это от меня! Он признался мне, что сжег труп, когда мы были в Брно!» – возмущенно подумала я, готовая защищать честь возлюбленного от ужасных обвинений Грейсона. Но вдруг до меня дошло понимание.
Я всегда думала, что это был единственный случай, когда Седрик сжег тело… О, нет, ведь проклятый Грейсон прав: Седрик собственноручно сжег тысячи трупов своих жертв. Как это ужасно и отвратительно! И он молчал об этом! Скрывал от меня масштаб своих преступлений!
– Вайпер, вернись ко мне и наблюдай за тем, что хотела увидеть. – Голос Грейсона прервал мои тяжелые размышления. – Это – мой личный маленький крематорий. Конечно, сам я нечасто сжигаю трупы: в основном это дело моего управляющего, ты его видела – Эрика. Но в начале месяца я уже сжег здесь двух юных очаровательных девушек, твоих подружек.
Чудовище, он еще и хвастался этим!
Мои ноги отказывались держать меня: я прислонилась к стене и медленно сползла по ней, а затем зажмурила глаза, чтобы не видеть Грейсона, и закрыла уши ладонями, чтобы не слышать его голоса.
– Нет, мы так не договаривались! – Вампир вдруг очутился рядом со мной и заставил меня отнять ладони от ушей и открыть глаза. – Если ты еще раз закроешь глаза, клянусь, я не посмотрю на то, что Маркус – мой друг, а Седрик – его брат. Поняла меня?
Я машинально кивнула и вцепилась пальцами в свое запачканное кровью платье, чтобы не позволить себе невольно закрыть глаза, ведь я обязана была смотреть на то, что Грейсон делал с трупами тех, кто еще совсем недавно разговаривал со мной и улыбался мне.
– Умница. Помни: одно неверное движение, и твой Седрик будет раскрыт со всеми вашими секретами. – Грейсон отошел от меня, снял пиджак, закатал рукава рубашки, открыл массивную железную заслонку печи, и вдруг печь ярко загорелась яростным всепожирающим огнем.
Сковавший меня ужас замедлил поток слез, и я молча смотрела на это страшное действие, не смея закрыть своих глаз.
Вампир легко поднял тело Софи и небрежно закинул его в самое сердце жаркой печи. Затем в печь был заброшен труп Франсуа. Грейсон закрыл заслонку и, обернувшись ко мне, засмеялся. Его красивый низкий смех смешивался с шумом пожирающего тела супругов Дюпри огня.
– Какое великолепное зрелище! Черт, Вайпер, да ты счастливица! – воскликнул Грейсон и, вновь открыв заслонку, бросил в печь свои пиджак и рубашку. Подойдя ко мне и подняв меня на ноги, он грубо разорвал на мне мое платье и тоже бросил его в огонь, оставив меня совершенно обнаженной, так как Грейсон привез мне одни лишь платья и туфли, но ни одной пары нижнего белья.
Но факт собственной наготы не смутил меня: мой мозг отказывался принять реальность и то страшное представление, которое устроил для меня вампир. И я лишь вновь опустилась на землю, обняла свои колени, молча плакала и не спускала взгляд с печи. Лицо Грейсона, с которого не сходила дьявольская улыбка, навсегда запечатлелось в моей памяти.
Печь, запах жареного мяса и горящей одежды, Грейсон, жар – все это смешалось в одну страшную размытую картину, которая постепенно превращалась в черную мозаику. Сознание покидало меня.
«Как это странно – быть вампиром. Оказывается, у них столько проблем… Сжечь человека, сделать так, чтобы он исчез с лица Земли, и никто никогда не смог бы найти его… Так и Дюпри, и Лурдес, и Сьюзен… Теперь они не существуют вообще… Их тела сожжены, и все, что от них осталось – это горстка пепла… Грязного серого пепла» – думала я и медленно впадала в темноту: мне казалось, что я умирала, но я ничего не чувствовала, а просто думала и думала, пока черная пропасть не поглотила меня.
Придя в себя, я обнаружила себя лежащей и укрытой пледом в кровати, в своей комнате. Часы и холодный свет за окном сказали мне о том, что наступило утро другого дня. Моя голова раскалывалась.
Схватившись руками за голову, я тихо заплакала: мои нервы были расстроены, и я не могла поверить в то, что Софи и Франсуа не было в живых. Вчерашний полный ужаса день казался мне каким-то нереальным кошмаром, каким-то странным сном, но, к сожалению, мой разум говорил мне, что все это произошло на самом деле: супруги Дюпри были убиты, а их тела сожжены.
Вдруг я услышала запах крови и с отвращением увидела на своих руках и груди засохшую кровь. К горлу тут же подступила тошнота, и, вскочив с кровати, я побежала в ванную комнату, где меня вывернуло наизнанку. Я целое утро не отходила от унитаза.
Когда желудок успокоился, я быстро зашла в душ и с яростью смыла с себя кровь бедных французов. Меня охватило безграничное чувство мерзости к себе, к Грейсону, и к самой реальности. И вдруг я подумала о
